Однажды Костя по ошибке взломал квартиру небогатого человека.
Оставил на столе рубль и записку: "Сеньор! Весьма огорчен, что напрасно потрудился. Оставляю деньги на починку замка".
И подписался буквами: "К. Л.".
Труда ни в каком виде не признавал.
- Пускай медведь работает, у него голова большая.
Товарищи ему подражали. Он был авторитетом.
- Костя Ломтев сказал!
- Костя Ломтев не признает этого!
- Спроси у Ломтева у Кости.
Так в части, в тюрьме говорили. И на воле - тоже.
Его и тюремное начальство и полиция и в сыскном - на "вы".
"Тыкать" не позволит. В карцер сядет, а невежливости по отношению к себе не допустит.
Такой уж он важный, солидный.
Чистоплотен до отвращения.
Моется в день по несколько раз. Ногти маникюрит, лицо на ночь березовым кремом мажет, бинтует усы.
Славушку донимает чистотою:
- Мылся? Зубы чистил? Причешись.
Огорчается всегда Славушкиными руками.
Пальцы некрасивые: круглые, тупые, ногти плоские, вдавленные в мясо.
- Руки у тебя, Славка, не соответствуют, - морщится Костя.
- А зато кулак какой, гляди! - смеется толстый Славушка, показывая увесистый кулак, - тютю дам, сразу три покойника.
Славушка любит русский костюм: рубаху с поясом, шаровары, мягкие лакировки. И московку надвигает на нос.
Косте нравится Славушка в матросском костюме, в коротких штанишках.
Иногда, по просьбе Кости, наряжается так в праздники; дуется тогда, ворчит:
- Нешто с моей задницей возможно в таких портках? Сядешь и здрасте. И без штанов. Или ногу задрать и страшно.
- А ты не задирай! Подумаешь, какой певец из балета - ноги ему задирать надо! - говорит Костя, разглядывая с довольным видом своего жирного красавца, как помещик откормленного поросенка.
Ванькою не интересовался.
- Глазята приличные, а телом не вышел, - говорил Ломтев. - Ты, Славушка, в его годы здоровее, поди, был? Тебе, Ваня, сколько?
- Одиннадцать! - краснел Ванька, радуясь, что Ломтев им не интересуется.
- Я в евонные года много был здоровше, - хвастал Славушка. - Я таких, как он, пятерых под себя возьму и песенки петь буду: "В дремучих лесах Забайкалья", - запевал озорник.
- Крученый! - усмехался в густые усы Костя.
Потом добавлял серьезно:
- Надо тебя, Ванюшка, к другому делу приспособить. Живи пока. А потом я тебе дам работу.
"Воровать", - понял Ванька, но не испугался.
К Ломтеву нередко приходили гости. Чаще двое: Минька-Зуб и Игнатка-Балаба. А один раз с ними вместе пришел Солодовников Ларька, только что вышедший из Литовского замка, из арестантских рот.
Солодовников - поэт, автор многих распространенных среди ворья песен.
"Кресты", "Нам трудно жить на свете стало", "Где волны невские свинцовые целуют сумрачный гранит" - песни эти известны и в Москве, а может и дальше.
Ваньке Солодовников понравился.
Не было в нем ни ухарской грубости, ни презрительной важности, как у прочих делашей.
Прямой взгляд. Прямые разговоры. Без подначек, без жиганства.
И веселость. И ласковость.
И Зуб и Балаба отзывались о Солодовникове хорошо:
- Душевный человек! Не наш брат - хам. Голова.
- Ты, Ларион, все пишешь? - полу-ласково, полу-насмешливо спрашивал Ломтев.
- Пишу. Куда же мне деваться?
- Куда? В роты опять, куда же денешься? - острил Костя.
- Все мы будем там! - махал рукою Ларька.
День выхода Солодовникова из рот праздновали весело.
Пили, пели песни.
Даже Костя выпил рюмки три коньяку и опьянел.
От пьяной веселости он потерял солидность. Смеялся мелким смешком, подмигивая, беспрерывно разглаживая усы.
Временами входил в норму. Делался серьезным, значительно подкашливал, важно мямлил:
- Мм... Господа, кушайте! Будьте как дома. Ларион Васильич, вам бутербродик? Мм... Славушка, ухаживай за гостями. Какой ты, право...
Славушка толкал Ваньку локтем:
- Окосел с рюмки.
Шаловливо добавил:
- Надо ему коньяку в чай вкатить.
А Ломтев опять терял равновесие: "господа" заменял "братцами", "Лариона Васильевича" - "Ларькою".
- Братцы! Пейте! Чего вы там делите? Минька, чорт! Не с фарту пришел.
А Минька с Балабою грызлись:
- Ты, сука, отколол вчерась! Я же знаю. Э, брось крученому вкручивать. Мне же Дуняшка все на чистоту выложила, - говорил Минька.
Балаба клялся:
- Истинный господь - не отколол! Чтоб мне пять пасок из рот не выходить. Много Дунька знает, я ее, стерьву, ей-богу, измочалю. Что она от хозяина треплется, что-ли?
А Солодовников, давно не пивший, был уже на взводе.
Склонив голову на ладонь, покачивался над столом и пел тонким, захлебывающимся голосом песню собственного сочинения:
Скажи, кикимора лесная,
Скажи, куда на гоп пойдешь?
Возьми меня с собой, дрянная,
А то одна ты пропадешь.
О, нежное мое созданье,
Маруха милая моя,
Скажи, сегодня где гуляла
И что достала для меня?
Притихшие Минька с Балабою пьяно подхватили:
Гуляла я сегодня в "Вязьме",
Была я также в "Кобозях".
Была в "Пассаже" с пасачами
Там пели песню: "Во лузях",
К нам прилетел швейцар с панели
Хотел в участок нас забрать
За то, что песню мы запели,
Зачем в "Пассаж" пришли гулять.
Ломтев раскинул руки в сторону, манжеты выскочили.
Зажмурился и, скривя рот, загудел басом:
Гуляла Пашка-Сороковка
И с нею Манька-Бутерброд,
Мироновские, Катька с Юлькой,
И весь фартовый наш народ!..
Потом все четверо и Славушка - пятый:
Пойдем на гоп, трепло, скорее,
А то с тобой нас заметут,
Ведь на Литейном беспременно
Нас фигаря давно уж ждут.
А Солодовников закричал сипло:
- Стой, братцы! Еще придумал. Сейчас вот. Ах! Как?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13