"Послушай, приятель, неужели ты не смог добиться ничего другого, как только выдумывать истории, характеры и мотивы поступков людей, наделять их переживаниями, которыми судьба обделила тебя в реальной жизни? И не говори мне, что сам в их подлинность искренне веришь."
- Словом, хоть и человек, но все же писатель, - уточнил Алексей.
- Черто. Признаться, на его месте меня охватила бы жуткая неопределенность, я бы даже растерялась. Казалось, о чем только уже не написано и остается лишь невольно повторяться. К счастью для него и ему подобным, самая совершенная литературная форма не обязательно сопровождает талантливое изделие ума. С другой стороны, гротеск живой действительности всегда будет затмевать возможности художественного метода. Автор же, исключительно из соображений своего ремесла, вынужден опасливо относиться к любому своему суждению устами персонажа и предпочитать скользящую точку зрения - иначе читатель загонит его в тупик и объявит недоумком, у которого одно полушарие мозга развито в ущерб другому. Тут мало поправят и его встречи с читателями, что чаще всего приводят к разочарованию друг в друге.
Алексей смотрел на Джулию восторженно. Она это видела. Его взгляд подстегивал, возбуждал её, нагнетал в ней желание импровизировать, заставлял выплескивать наружу все новые потоки озвученных переживаний.
- Да ради всех святых, пусть серьезное сделается смешным, умное станет глупым, унылые догмы взбунтуются против единомыслия. Пусть сталкиваются противоположные точки зрения, но сталкиваются так, чтобы из этого рождалось нечто здравое, свежее, спокойное и, как ты говоришь, безжалостно объективное. Естественно, все хорошо в меру и ещё до того, как форма выражения, размазанная пустословием размытого изложения спумато стала довлеть над содержанием. И к дьяволу притянутый сюжет! Дайте волю случайностям и неоднозначным суждениям! Говорите языком своих персонажей! Используйте интриги, но не с перебором за счет отличия важных обстоятельств от второстепенных! Может оказаться интересным и нечто такое, где автор и его герой образуют единое целое, хотя и не до конца доверяют друг другу. Может происходить и преднамеренное смещение временных платов повествования, переливание дискурса из одной эпохи в другую при одних и тех же декорациях. Беседы персонажей могут органично вытекать и втекать в развитие сюжетной линии. К какому-то предмету разговора не грех снова вернуться, осветить его с другой стороны. Вариаций множество. Читатель не должен уставать слушать героев, думать, чувствовать, ходить туда, куда они ходят. Ему не скучно, ему кажется, именно для него все и написано, даже если не входило в авторское намерение. Об этом намерении об вообще думает в последнюю очередь.
Выдав тираду почти на одном выдохе, Джулия вопросительно взглянула на Алексея.
- Сейчас меня больше волнует возникшее предчувствие, что я не смогу отказаться от твоего предложения, - сказала она.
- Надеюсь только на твое согласие, - обрадовался Алексей. - И на одну тему, которая сама нашла нас. О том, как хотят оградить мир монастырской стеной, объявить его своей вотчиной, принять обязательный для всех граждан устав монашеский с жесткой дисциплиной подчинения. Это для нас повод пригласить всех желающих предпринять отчаянную экспедицию по лабиринту подсознания человеческого в поисках новых залежей нетривиальных мыслей.
- И друг друга? - переспросила Джулия.
- Что друг друга?
- Пригласить друг друга.
- Что получится, то получится.
- Ловлю тебя на слове.
- Тогда под конец одно мое такое соображение. В словесном рисовании возникают искушения увлечься разного рода благоглупостью, типа предоставления психам и сумасшедшим права выступать со свидетельскими показаниями на суде. Подчас даже кажется, чем глупее кто-то ведет себя, тем больший интерес представляет и автору можно тратить уйму времени на поиск эзотерического смысла в его бредовых поступках и словах. В итоге, вместо психологизма получается патология с поросячьим визгом и сатанинской игрой в острые ощущения. Послушать таких авторов, так предстает этакий проповедник истинного здравомыслия по принципу от обратного. Говорит он обычно бессвязно, усеченными фразами, непонятно о чем. Оптимист постмодернизма с бешенным воображением, обгоняющим рассудок, он, не моргнув глазом, продает чудом сохранившиеся части тернового венца Искупителя и святого смертного креста, посоха Моисея и кружев с подвенечного платья Девы Марии. Думаю, это нам не подходит.
- Абсолютно. А что, по-твоему, подходит?
- Мне почему-то вспоминается твой соотечественник Умберто Эко, его роман "Имя розы". Как ты помнишь, по ходу расследования убийств в монастыре, один монах-францисканец и следователь признает, что общим духом веет от святых проповедников покаяния и от грешников, проводящих эту проповедь в жизнь за чужой счет, что все они подменяют покаяние души покаянием воображения, вызывают в себе видение адовых мук, дабы страхом удержать свою душу от греха.
- Помнится, он даже подметил в итальянцах довольно такую неприглядную черту, как отсутствие сильно развитого чувства собственного достоинства. И ты знаешь, к сожалению, он прав, хотя бы потому что удержать их от согрешения может только Святой Антоний. Его они, то есть мы, боимся больше, чем самого Господа Бога.
- Другие тоже не блистают этим чувством, а у тех, кто блистает, масса своих недостатков. Но давай лучше вернемся к нашей затее. Монах Вильгельм Баскервильский склонялся к совершенно недопустимому для него, францисканца, заключению:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112