Мне навстречу, вяло помахивая хвостом, вышел наш старый дворовой кобель Кабияс. Этого урода я помню всю жизнь. На мой взгляд, он был вечным, столько, сколько прожил этот вислоухий сторож, собаки точно не живут. Своим долголетием он обязан прирожденной лени, которой страдал с детства. Его даже не надо было сажать на цепь, ему лень было убегать. Зная эту его черту, все течные суки поселка сами лазили к нему, оставляя клоки шерсти на занозах штакетника. Последние полгода он прикидывался слепым. Но меня не обманешь, просто он обленился до такой степени, что приучил мать заталкивать жратву ему прямо в пасть.
Матери не было. Я открыл дверь своим ключом и, погрузившись в запахи детства, прошел к холодильнику, чтобы выложить подарки. После этого я минут десять бестолково шарахался по дому, подмечая изменения произошедшие в мое отсутствие, потом надел калоши и вышел за околицу. В прошлом году я нанял бригаду строителей, которые целую неделю работали на усадьбе, меняя забор, кровлю и обновляя фундамент. Они обшили дом вагонкой, покрыли олифой, после чего нашу старую избу невозможно было узнать. Когда строители уехали, мать, ознакомившись с плодами их труда, расплывчато похвалила неизвестно кого, сказав в пустоту: «молодцы». Сейчас, когда их работа пережила зиму, я придирчиво рассматривал результаты, пытаясь найти изъяны. Изъянов я не нашел.
Собственно, делать мне было больше нечего. Я погладил пса, зашел в дом и стал смотреть телевизор.
– Что-нибудь случилось? – спросила мать с порога вместо приветствия.
– Почему ты так решила? – удивился я.
– Просто сегодня – вторник. А твой день – суббота. Иду, смотрю, машина…. С чего бы это?
– Соскучился, – осторожно сказал я.
-Ха, – усмехнулась мать.
Она разделась и прошла на кухню.
– Пойди поищи яйца, – коротко приказала она. – Я приготовлю поесть.
Я сходил в сарай и насобирал целую миску яиц, доказав перепуганному петуху, что он, в общем-то, никто.
Мать встретила меня у порога, забрала миску и спросила:
– Ты ночуешь?
– Вроде как.
– Во двор вода затекает. Как припекло, вся грязь у колодца. Канава, что ли, засорилась.
Я развернулся и пошел под навес за лопатой. Я копал канаву дотемна, а когда вернулся, мать опять не пустила меня в дом, отправила в погреб за картошкой.
– Набери себе мешок, да мне ведра три. Возьми свеклы, да своей бабе скажи, пускай борщ варит
– У меня нет бабы, – сказал я.
– То-то и оно, – зло сказала мать.
Когда я наконец-то вошел в дом, стол был уже накрыт. Дымилась картошка, яишня, пахло квашеной капустой и копченой курой. Я вымыл руки.
– Будешь? – мать держала в руках бутылку самодельного вина.
– Можно.
Она разлила в пятидесятиграммовые рюмки и убрала в сервант. Рюмка сухого вина – это как раз, чтобы размазать по деснам. Мы выпили каждый по отдельности, без всяких тостов. При этом мать, опрокинув рюмашку, мелко перекрестила рот и пробормотала что-то типа «господи прости». Я вылупился на нее во все глаза потому, что раньше за ней ничего подобного не водилось. Она смутилась. Эта ее секундная слабость повергла меня в еще большее смятение. Но я не торжествовал, просто екнуло под ложечкой. Поднятая рука, пальцы щепоткой. Обыкновенная деревенская старушка. Морщины, глубокие складки между бровями.
Но все это длилось всего лишь мгновение. Она быстро оправилась
– Ну, что случилось? – в ее голосе звенел металл.
– Ты Игоря Угланова помнишь? – спросил я. – Мы как-то, еще в институте приезжали на рыбалку.
– Конечно. Это твой лучший друг.
– Кто тебе сказал? – удивился я.
– Он и сказал, – она с презрением посмотрела на меня. – Он всем так говорил в поселке. Хороший парень, добрый.
– В пятницу его убили.
– Жаль, – в ее голосе прозвучала тоска. – Ты хоть на похоронах-то был?
– Да.
– Это хорошо, – она посмотрела мне прямо в глаза и в них я не увидел ничего кроме обжигающей вьюги. – И чего ты испугался?
– Ничего.
– Врешь. Мы помолчали.
– Его жена… вдова хочет, чтобы я разобрался в его делах. Помог выправить ситуацию с деньгами. Дескать, Игорек мне очень доверял и сам говорил, что если с ним что-нибудь случится, то дело поручить мне. А мне не очень хочется в это дело влезать.
– Ничего другого я от тебя и не ожидала.
У меня по-сумасшедшему заколотилось сердце, я кое-как сдерживал дрожь в руках и все-таки смог спросить:
– Мать, почему ты так ко мне относишься?
– Как так?
– Я так и знал, что ты не ответишь!
– Почему же, отвечу, – теперь в ее голосе сквозило снисхождение. – Не хочу быть еще раз кинутой.
– А при чем здесь я?
– Знаешь, есть такая наука – генетика, – усмехнулась она.
– Мать, ты не генетик, ты – всего лишь агроном.
– Я – не «всего лишь», – разозлилась она.
– Хорошо, а вдруг я в тебя?
– Вряд ли. А если в меня, то это – еще хуже.
Я не нашелся, что ответить. Мы молча допили чай, потом я убрал со стола и вымыл посуду. Мать пошла расстилать постель. И, хотя я уже давным-давно отвык ложиться рано, здесь, у матери, даже в выходные приходилось отходить ко сну в девять. Ни о каком телевизоре не могло и быть речи.
Когда я перестал греметь чашками, мать сказала:
– Его убил кто-то из своих. Он был слишком доверчивым, все у него были друзья, всех он любил. Я еще тогда, десять лет назад подумала о том, что с таким воспитанием он плохо кончит.
– Меня тоже менты подозревали, – сказал я.
Мать расхохоталась.
– Твой отец был без яиц. Максимум, на что ты способен – сбежать. Убить? Нет!
– Зато ты у нас с яйцами, – не выдержал я. – Если меня все таки признают виновным, я позову тебя в свидетели. Ты придешь в суд, скажешь эту фразу и меня сразу оправдают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78