– Нет, – покраснела она. – Почему ты решил?
– Вижу.
– Ничего ты не видишь.
Сказано это было как-то беззащитно. Наркоманы обычно отрицают все гораздо яростнее и непримиримей.
– Покажи вены.
– Я не наркоманка.
– Докажи.
Она скинула кофту, под которой оказался только бежевый лифчик.
– На, смотри, – она протянула мне руки.
Вены были чистые. Едва заметные нитки под розовой детской кожей.
– Ты в ноги колешься, – не успокаивался я. – Сейчас в руки только дураки уколы делают.
– Я не наркоманка, – Жанна уже не на шутку завелась, расстегнула джинсы, скинула их на пол и перешагнула. – На, смотри.
Я стал смотреть. У нее оказалась шикарная фигура. Ровные стройные ноги. Бежевые трусики. Не знаю, почему в переходе она показалась мне некрасивой? Я встал и прижал ее к себе. Мы начали целоваться.
Ее поцелуи были мягкими, теплыми и совсем детскими. Когда дело дошло до более откровенных и ласк, она неожиданно опустилась на колени, расстегнула мне ширинку и сделала такой высококачественный минет, что я орал, как сумасшедший, и чуть не выдернул клок волос из ее головы. Когда рот у нее освободился, она спросила:
– Тебе было хорошо?
– Еще как!
Мой ответ ее удовлетворил. Я застегнулся и сел на табурет. Когда ноги перестали дрожать, я спросил:
– У тебя месячные?
– Нет, – удивилась она. – Просто я люблю Антона и не хочу ему изменять.
«Боже, – подумал я. – Что творится в голове у этой девчонки?»
– Твой Антон – наркоман, – сообщил я.
– Ты опять?
– Точно. Я нашел в ведре шприц.
– Ты говоришь правду? – она расстроилась.
– Да.
Жанна заплакала.
– Он лечился. Говорил, что завязал. Уже пол года, – она всхлипнула. – Он мне врал!
– Мало того, в его гитаре я нашел пакет с порошком.
Теперь она испугалась.
– Это плохо.
– Чего ж хорошего?
– То-то я удивляюсь! Не ревнует, звонил раза три, сходи к нему, сходи к нему! Забери мое весло, забери мое весло, только будь с ним осторожней! Теперь понятно! Что с этой рухлядью осторожничать? Ей сто лет, – она пнула гитару, потом разрыдалась пуще прежнего.
– Теперь я не смогу ему верить, – между всхлипами произнесла она. – А у тебя могут быть большие неприятности. Он еще тот псих!
– Я его не боюсь.
– У него есть дружки. А мне что делать?
– Отдай гитару, только не говори, что знаешь про пакет. Пусть грешит на меня.
– А куда ты его дел?
– В унитаз.
– Смелый.
Она, наконец, успокоилась, помыла посуду, поставила чайник, потом села и снова начала петь, как ни в чем не бывало. И песни у нее опять были красивыми и чистыми. За чаем она спросила:
– Ты так на меня смотришь. Думаешь, я странная?
– Ну…
– Знаешь, – она немного помолчала. – Когда у меня появился первый парень, я долго не могла испытывать оргазм.
– Долго, это как?
– Месяца три, – подумав, ответила она. – Однажды, прекрасным летним днем я стояла на балконе и смотрела на улицу. Внизу бегали две собачки. Потом они начали трахаться. Это меня так возбудило, а когда они слиплись, я кончила. Я сразу поняла, что это – оргазм, такая волна…. После этого, когда я была с парнем, мне, чтобы испытать оргазм, приходилось представлять этих собачек. А потом это прошло, и все стало нормально.
Меня чуть не вырвало.
7.
Пружина то ли усмехнулась, то ли всхлипнула. За спиной второпях крикнула что-то дверь подъезда, и было непонятно, чего она хотела – дружески хлопнуть по плечу или пнуть под задницу.
Весна высохла. Почти до самой стоянки передо мной бежала обалдевшая трясогузка. Было видно, что она только что с юга, еще ни к чему не привыкла, и у нее мерзнут лапки. Город уже проснулся, фонари погасли, солнце, цепляясь за вершины сосен городского парка, уже готово было высунуть свою рыжую шевелюру и явить ее миру, как доказательство неотвратимости тепла. На остановке толпились не совсем проснувшиеся люди. Мужчины тупо курили, готовясь к победе над женщинами в схватке за свободные кресла в автобусах. Женщины выглядели не менее решительно. Я смотрел на них немного свысока, потому что вот уже лет пять не пользуюсь услугами общественного транспорта, лишь иногда по вечерам позволяя себе отдохнуть от машины, пойти на поводу у каприза и поездить в громыхающих трамваях, когда одному в пустой квартире оставаться уже невмоготу.
Заплакал ребенок. Я посмотрел в сторону подворотни, ожидая увидеть упавшего малыша и зазевавшуюся мамашу. Вместо этого я увидел старую облезлую псину, которую пинали трое парней лет двадцати в нейлоновых куртках, набитых синтепоном. Никакого ребенка не было, это скулила худая, ни в чем не повинная сука, которая часто околачивалась возле коммерческих киосков на остановке. Парни окружили ее в кольцо и пинали не очень сильно, но со злобой и дико ржали, глядя на ее безуспешные попытки удрать. Вначале я подумал, что она кого-то из них покусала, но потом понял, что парни просто забавлялись. Им было весело. Они шли, видимо в расположенное неподалеку ПТУ, увидели собаку и просто так, от скуки, причинили ей боль, потешаясь над ее страхом. Старушка, торговавшая семечками, крикнула на них, и они оставили свою жертву в покое, а самый маленький из них напоследок пнул ее кроссовками между глаз в каком-то замысловатом прыжке, подражая героям боевиков. Сука, взвизгнув, ретировалась. Она была довольна тем, что ее оставили в покое, и не очень обиделась. Она уже привыкла.
Мной овладело бешенство. Липкая волна ненависти поднялась от паха до лица. Я почувствовал, что краснею. Когда подонки проходили мимо меня, я впился глазами в их лица и еле сдержал себя, сжав зубы и стиснув кулаки. Они меня даже не заметили.
Их было трое. Глупо было бы прийти на новую работу на второй рабочий день в синяках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78