- О!
- В принципе у меня были деньги на квартиру, я их накопил, но пришлось отдать за прописку. Всю сумму, целиком. Прописка в Москве такая же дорогая, как и жилье. Может, даже еще дороже. Зато сейчас с этим делом не будет никаких проблем.
- О! - вновь восторженно округлила рот Людочка.
- Прописка в Москве - это больше, чем прописка, - важно произнес Колька и потащил Людочку в спальню.
Хоть и настроилась Людочка на романтически-возвышенную жизнь, на светские рауты и тесное, накоротке, общение с телевизионными звездами, но не тут-то было. Жизнь с Колькой в роскошной московской квартире оказалась иной. Днем Колька отпускал ее на улицу, в магазины, совал деньги - чаще всего доллары - и велел купить продукты по списку, отсебятины, как выяснилось, он не терпел, тщательно рисовал на бумажке каракулями свой перечень, отчитываться требовал за каждый доллар, вечером же запирал жену на замок в квартире и уезжал. Иногда его не было всю ночь, до утра. Где он бывал, что делал - знать Людочке было не положено. На все ее вопросы он отвечал однозначно:
- Меньше знаешь - лучше спишь.
Однажды, когда он был не в духе, а расспросы Людочкины ему здорово надоели, он так рявкнул на жену, что та, бедная, с испугу спешно помчалась в туалет, из судорожно распахнутого рта у нее вылетело привычно округлившееся:
- О!
Колька замахнулся на нее вдогонку, как на обычную подъездную девку, но бить не стал, сдержался, опустил руку. Но на всякий случай предупредил:
- Больше никогда ни о чем меня не спрашивай!
Вот какой жизнью зажила Людочка Нехлюдова. Никакого тебе светского общения, никаких презентаций с модными демонстрациями, никакого тебе общения с киноактерами и известными телевизионными ведущими. Людочке сделалось тоскливо, так тоскливо, что она по ночам, оставаясь одна, зажимала зубами подушку и выла, словно обиженная хозяином собака...
А жизнь шла, и была она веселая, не то что в городе Ефремове, у Людочки глаза были на месте, видела она хорошо - она наблюдала за этой жизнью по телевизору. И рекламные ролики видела, и репортажи из бизнес- и пресс-клубов, и церемонии вручения разных "Ник", "Тэфи", "Букеров", "Золотых масок" и прочее, - все, к чему она так стремилась, текло мимо нее. Ей хотелось пойти в казино, в театр "Геликон-опера" и гостиницу "Редиссон-Славянская", на вечернее представление в Дом моды, сопровождающееся продажей сногсшибательных туалетов, а вместо этого она одна сидела в квартире и полузадушенно выла.
Жизни, похоже, не получалось.
Однажды она увидела в ящике Колькиного стола пистолет и гранату и испугалась, хотя пугаться не должна была бы - она ведь еще в Ефремове знала, чем занимается Ясновельможный Пан. Правда, однажды он бросил ей:
- Насобираю деньги на квартиру и завяжу со своей братвой. Навсегда завяжу.
- Кем же ты тогда будешь? - наивно поинтересовалась Людочка.
- Генеральным директором фирмы либо поступлю еще круче - организую собственную контору, займу там президентское кресло.
И то правда - президентов этих, гендиров и председателей советов директоров ныне развелось как собак нерезаных, - чем Колька хуже их?
Он взял взаймы деньги, большую сумму, собрался их прокрутить в банке, входящем в состав группировки, в которой Колька "служил", к вырученным процентам кое-что добавить из скопленного и переехать в собственную квартиру, но не тут-то было: над Россией грозным шквалом промчался августовский кризис и все Колькины денежки разом превратились в труху. И свои собственные денежки, и те, что он взял взаймы. Колька почернел от горя, стал раздражителен, дважды Людочку избил.
Дело настолько было худо, что ему пришлось продать "мерседес". Вместо него он купил старую, с дырявыми от ржави крыльями "копейку" - "Жигули" давней, еще первой модели. Машина хоть и была старая, но сборки считалась итальянской, мотор у нее работал превосходно. Людочка же брезгливо сморщила нос: слишком уж убогой показалась ей "копейка" после роскошного "мерседеса", да и не для того она выходила замуж за Кольку, чтобы ездить на дырявом тарантасе. А Колька был и "копейке" рад.
Как-то вечером он примчался домой запыхавшийся, с белыми глазами и трясущейся нижней челюстью, голос Колькин был незнакомым, булькающим, словно в живот ему вставили столовый ножик.
- Собирайся быстрее! Не телись! Все, что можно, кидай быстрее в чемодан - срочно смываемся!
- Что такое? - Людочка демонстративно огладила рукою свой живот, ей казалось, что она беременна, и Людочка старалась лишний раз подчеркнуть это.
- Собирайся! - На губах у Кольки появилась бешеная слюна. - Если мы с тобой задержимся на пять минут, нас уберут. И меня, и тебя, такую красивую, за компанию.
- К-как уберут? - Людочкин голос задрожал.
- А вот так! Была девушка и не стало ее! - Колька секанул себя пальцем по шее. - Отвалят нам двоим головы, а безголовые трупы сбросят в Истринское водохранилище. Рыбам на корм.
От этих слов у Людочки не только голос задрожал, задрожали руки и коленки, она засуетилась, сгребая все, что попадалось под руку, в два безразмерных, резиново растягивающихся чемодана.
- Ах... ах... ах... - стонала она подбито, разом перестав соображать, а Колька, белый, трясущийся, с вывернутыми наизнанку глазами, подгонял ее:
- Быстрее, быстрее! - и все выглядывал в окно, за штору.
Они успели и уехали в Ефремов уже в ночи, оглядываясь и заметая за собой следы, будто увозили награбленное. Впрочем, хорошо было, что ночью и что тайком: Людочке очень не хотелось, чтобы соседи видели, на какой машине она вернулась в родной город. Уезжала на "мерседесе" настоящем, вернулась на "мерседесе" цыганском, из тех, что в большом количестве валяются на городских помойках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69