Поднимет эдак голову повыше, веки приопустит и чуть тронет губы загадочной улыбкой. И аудитория тут же затихает. Ей даже прозвище дали весьма почетное — Сфинкс. Кое-кто пытался переименовать его в Кобру, но это не прижилось. Верочка осталась Сфинксом.
— Вера, подожди! — снова взревел Геральд на всю улицу и хотел было бежать за ней следом, но потом передумал и, подхватив под руку свою макаку, потащил ее к своей шикарной дорогой машине.
Все это Верочка видела в витринном отражении. Оборачиваться на них было выше ее сил. Да и против ее природы. Она самой себе бы не простила, если бы провожала их взглядом.
Она дошла до остановки. Влезла в подъехавший «пятнадцатый» автобус, который всегда оказывался переполненным независимо от времени суток. Втиснулась на заднюю площадку, ухватилась одной рукой за поручень и лишь тогда выпустила на волю душившую ее горечь. Высокомерное равнодушие, которое ей удалось сохранять в их присутствии, пластилиновой маской поползло с лица, опуская ее рот скобкой и наполняя глаза слезами.
Только бы не зареветь… Только бы не зареветь… Глаза безбожно размажутся, краситься в учительской будет некогда, время потеряно в дебатах с бывшим. А зайти в класс с поплывшими глазами, да еще если там будет этот ужасный Баловнев Алешка… Нет, нельзя превращаться из Сфинкса в развалину. Никак нельзя.
Верочка все же расплакалась. Тихонько так, беззвучно, почти не потревожив туши на ресницах. Тряслась на задней площадке автобуса и, проклиная сегодняшнюю встречу, плакала. Потом автобус остановился в пяти метрах от входа в ее школу, и ей пришлось взять себя в руки. Она влетела в пустующий вестибюль, машинально ответила кивком на приветствие дежурной уборщицы и помчалась в учительскую.
Стол, который она делила с Ниной Александровной Серебряковой, учительницей начальных классов, был завален плакатами.
— Извини, Вер Иванна. — Физрук сграбастал огромными ручищами плакаты и поспешил переправить их в угол.
Плакаты разъехались в разные стороны и посыпались из его рук, словно гигантские сигары. Верочка тут же поспешила на помощь. Да так неудачно это у нее получилось, что, столкнувшись лбом с физруком, она отпрянула, оступилась и задела коленкой за стул. Колготки, как миленькие, тут же вцепились в одну из трех сотен щепок и живенько побежали двумя отвратительными стрелками.
— Ну что за день, ей-богу! — воскликнула Вера, убирая свой плащ в шкаф. — Сначала с бывшим пересеклась в аптеке. Теперь еще и колготки!
— Ладно тебе, Вер Иванна, переживать из-за такого добра, — весело фыркнул физрук, звучно шлепнув рука об руку. — Юбка у тебя длинная, сапоги тоже, коленок почти не видно.
— Почти! — фыркнула она, причесываясь около овального зеркала, которое уже кто-то успел заляпать. — У меня сейчас десятый «А»! А там у нас кто?
— Баловнев, — физрук догадливо чертыхнулся. — Вот появятся же такие выродки на свет, что с ними потом делать, одному богу известно. Ведь ни кнута, ни пряника не признает. И не боится никого, и не уважает. Ни отца, ни мать…
— Так матери у него вроде бы нет, — пробормотала удивленно Верочка, усаживаясь за свой стол и доставая из ящика лак для ногтей, конфискованный у одной из модниц старших классов. Если поставить им крохотные капельки на колготках, то можно вовремя остановить резвые петли. — Он с отцом и старшим братом живет. Хотя я могу что-то и перепутать.
Дверь в учительскую распахнулась, тюлевая занавеска тут же вздулась на форточке огромным пузырем, а тетради на столах зашелестели взметнувшимися страницами.
— Это не ребенок! — тонкие ноздри пожилой математички, анемичной Софьи Павловны, затрепетали, словно крылья бабочки. — Это, пардон меня, просто урод какой-то!
— Вы про кого? — насторожился физрук, выкатывая из-под своего стола волейбольный мяч и поигрывая им ногой.
Софья Павловна подошла к тумбочке с чайником и опасливо коснулась его пузатого бока. Оглядела на свет тонкостенный стакан, плеснула туда воды и лишь тогда с печальным вздохом ответила:
— Про Баловнева, про кого же еще! — Софья Павловна осушила стакан в три глотка, со звоном опустила его на поднос, когда-то пестревший яркой хохломой, но со временем покрывшийся старческими пятнами ржавчины. — Самое поразительное в данной ситуации — это то, что изменить ничего невозможно. Он блестяще учится! Он всегда готов к уроку. Но какой же хам, бог мой!
— Что на этот раз?! — Верочка тут же напряглась: коли Баловнев в ударе с самого утра, то есть с первого урока, то дальше будет больше. Хорошего не жди, это все равно, что ждать дождя в пустыне.
Софья Павловна ответила не сразу. Какое-то время она постояла у окна, почесывая переносицу, была у нее такая привычка, которую Баловнев ей не спускал. Потом устало опустилась на продавленный диванчик — подарок шефов десятилетней давности, неприязненно покосилась на громадные кроссовки физрука с замызганными шнурками и выдохнула обиженно:
— Сегодня наш Алексей, блестяще осветив тему и не менее блестяще ответив на все дополнительные вопросы, вдруг спросил, не собираюсь ли я на пенсию. Я растерялась и говорю, что это к теме нашего урока не относится. Он снова с этим же вопросом и потом интересуется, не мучают ли меня угрызения совести. Я опять растерялась, ну и не выдержала, спросила, с чего это они меня должны мучить. И что, вы думаете, он мне ответил?
— Что? — одновременно выдохнули Верочка с физруком.
— Сотни выпускников педагогических вузов якобы вынуждены слоняться без работы и терять квалификацию, тогда как я уже десять лет на пенсии и продолжаю работать. Вот что ответил мне наш лучший ученик и дьявол в одном лице, товарищи!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13