Что-то длинное и большое. Может, свернутое одеяло и матрац. Может, еще какая-нибудь гора ненужного тряпья, что не уместилось на вешалке.
Александра сделала шаг к лежанке и, вытянув вперед шею, постаралась присмотреться. Бесполезно. Ничего не было видно, кроме неясного темного уплотнения, дыбившего поверхность дивана или что там это было, и больше ничего.
Думала она недолго, не за тем она здесь, чтобы поворачивать обратно, а потом снова терзаться в догадках. Подошла к окну и, ухватившись обеими руками за фанерный щит, с силой его потянула. Надо же, получилось! Он вовсе и не был приколочен, а просто стоял на столе, прислонившись к стенке и загораживая белый свет от хозяев.
Повернулась и тут же снова начала заставлять окно фанерой.
Господи, нет!!! Господи, это неправда!!! Этого с ней никогда, ни за что не может и не произойдет!!!
Она сейчас закроет это дурацкое оконце фанерой, чтобы наглый агрессивный свет июльского утра не лез сквозь грязное стекло. И удерет отсюда! И забудет! И не вспомнит никогда уже больше!..
Фанерный лист, не удержавшись в ее трясущихся от ужаса и противной липкой слабости руках, выскользнул и с оглушительным грохотом опустился на пол. Солнце тут, как тут, хлынуло в домик, высвечивая все протечки на потолке и труху, вылезающую изо всех деревянных щелей, неструганый пол и ворохи старых газет по углам.
То, что сейчас находилось за ее спиной, наверное, тоже было освещено с обнажающей четкостью. И все рассмотреть можно было отлично, все до мельчайших деталей. Хотя…
Хотя она и так успела все рассмотреть, кажется. Все, все, все!
И Ромкину рубашку, пропитавшуюся той же самой засохшей жидкостью, которой был уляпан весь порожек этого ветхого домишки. И волосы его, в которых вечно плутали солнце и ветер. И руку его Александра успела рассмотреть и запомнить, как именно она свесилась, свернувшись пальцами в кулак, с дивана – все же это был старый диван с подголовными толстыми валиками и толстыми деревянными ножками.
Все запомнила до мелочей. Все, кроме того предмета, который торчал сейчас из Ромкиной неподвижной спины. А не запомнила потому, что он казался чужим, инородным, неправильным и дурацким.
– Ром, Рома-а-а, – позвала Александра глупым, надтреснутым голосом. – Ромочка, ты меня слышишь, а?!
Сама звала его по имени, а не поворачивалась, глазея сквозь грязные стеклышки крохотного оконца на картофельные грядки.
– Ромочка! Ответь мне, пожалуйста, а! Ну, я прошу тебя очень, скажи что-нибудь, а!!! – попросила она снова и прислушалась.
Тихо… Тихо было, как в могиле.
Нет, все же не совсем.
Муха жужжала отчаянно, видимо, карабкалась из паутины, надрываясь в своих мушиных воплях и призывая хоть кого-нибудь на помощь. Еще сердце у Александры молотило так, что заболела вся грудная клетка. И горло у нее заболело тоже, как будто она снова подхватила страшную ангину, названия которой никогда не могла запомнить.
Странное какое-то было название, очень сильно по звучанию напоминающее слово «фурункул». Болела она ею почти все детство, если по неосторожности вдруг ухитрялась застудить ноги и хватануть чего-нибудь запретно-холодного. И бабуля лечила ее горькими настойками собственного приготовления. И лепила ей на горло удушливо горячий компресс, заматывая потом колючим клетчатым шарфом. И еще готовила ее любимые пельмени и уговаривала съесть хоть один, хоть половинку. А еще пекла ее любимую шарлотку, такую высокую, такую душистую и ноздреватую, что когда Александра откусывала от нее по чуть-чуть, казалось, что пирог в ее руках дышит.
Так болеть она всегда любила. Нежилась в любящих руках, капризничала, загибала пальчики, заказывая что-нибудь не очень полезное на обед и на ужин. И не поверите, выздоравливать не хотелось. Бабуля ведь была рядом.
Теперь рядом никого не было. Никого, если учесть, что Ромка перешел теперь в разряд существ неодушевленных. Его душа покинула тело и пошла бродить где-нибудь меж сливовых деревьев и малиновых зарослей этого дачного поселка. А мертвое тело, облаченное в его любимую рубашку, джинсы и сандалии на босу ногу лежало на ветхом, наверняка продавленном диване. И из спины его неодушевленного тела торчала рукоятка чего-то…

А в самом деле, что за рукоятка? Ох, каких же великих сил ей стоило обернуться и посмотреть, что именно убило ее Ромку. Пока вот стояла, рассматривая, чужой огород, все казалось нереальным, ненастоящим и придуманным ярким солнцем и сотканным густой пылью, которую потревожил не кто-нибудь, а именно она, ворвавшись на чужую территорию. Но стоило обернуться и заставить себя поднять глаза от сгнивших досок неструганого пола, так все.
Все надежды на игру света, пыли и воображения растворились.
Ромка…
На старом диване, обитом когда-то дорогим гобеленом, лежал самый настоящий, вполне реальный труп. Из спины торчала наборная рукоятка самодельного ножа. Александра видела такие у дяди Коли, что жил, кажется, всегда по соседству с бабушкой.
Дядя Коля работал на каком-то заводе и таскал оттуда аккуратные стальные пластинки, аккуратно завернутые в промасленную тряпочку. Потом он эти пластинки зажимал в тиски на верстаке в своем сарае, долго шаркал по ним напильником, рассматривал на свет, потом мастерил рукоятку, и на белый свет появлялся очередной ножик. Точь-в-точь такой, что пригвоздил ее Ромку к чужому старому дивану.
– Ты умер, да? – совершенно по-идиотски спросила Александра и снова опустила глаза в пол. – А зачем?! Зачем, Ромочка?! Я же… Я же любила тебя. Что же теперь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13