Но инструктор неожиданно уехал на стажировку в летное училище.
"Ты тогда утешала: «Не горюй, в сентябре получишь все, что полагается. Может, еще и медаль дадут...»
«За что медаль-то?»
«За терпение... Не шмыгай носом, время быстро бежит».
Бежит-то оно быстро. Только если бы знать заранее — куда.
— Станция Дом Капитанов. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Отель «Кочевники».
Все здесь известно. Все расписание он знает наизусть, каждую станцию, каждую нотку в голосе. Сколько витков он сделал по Кольцу за свою жизнь!
..."Святые Хранители, это что же такое! Ночь на дворе! Где тебя носило?"
Он в дверях — коленки вместе, пятки врозь, пальцы дергают подол капитанки. Так стоят люди виноватые и упрямые. Голова ниже плеч, волосы упали вперед. Чтобы глянуть исподлобья, надо их раздуть. Но для этого необходимо оттопырить нижнюю губу, а губы сжаты. Пока...
— Я тебя спрашиваю, несчастье мое! Где ты был? Только не вздумай сочинять!
«Несчастье мое» — это хорошо. Это трещина в суровой сердитости. Только вот не вовремя намокли ресницы... А сочинять он не имеет привычки. Или молчит, или уж правду говорит.
— Скажешь ты наконец или решил меня уморить?
— По Кольцу ездил... Это сипло и тихо.
— Новое дело! Зачем?
Дело совсем не новое. Не первый раз. И ей это, конечно, известно. Но... у таких разговоров есть свои правила.
— За-чем, я спрашиваю.
Он отдувает наконец волосы. Похожие на волокно растрепанного ногтями льняного троса (натурального, конечно), они взлетают легко и опускаются не сразу. Он успевает посмотреть. Глаза в глаза. Потом опять в пол. Носом втягивает воздух и говорит с легким вызовом:
— Тебя слушал... Как ты объявляешь.
Она опускается на кухонный стул, руки ложатся на хрустящий новый передник (он сине-зеленый, блестящий, с белыми и желтыми морскими коньками).
— Еще одна новость. — А в голосе уже что-то вроде просьбы. — Тебе что, дома меня не хватает?
Он вскидывает лицо. Волосы ладонью — в сторону (будто комара скользящим уларом бьет по лбу). Смотрит ей в лицо опять и тут же — в дверной косяк. Говорит сквозь предательскую хрипотцу, но уже с затаенной (очень затаенной) дурашливой ноткой. Со спрятанной надеждой на прощение:
— Да-а... Там у тебя голос хороший, ты не сердишься, не ругаешь.
— На-адо же... — Она склоняет набок голову (капелька-сережка над плечом). — Значит, там я лучше, чем дома. Очень большое спасибо.
«Очень большое пожалуйста,» — едва шевелит он губами. Так, для себя. И совсем неискренне, из остатков вредности...
— Но т а м я говорю свои слова для тысяч людей. И ни один из них не сделал ничего плохого. Ни один, я уверена, не доводит свою мать до нервной икоты...
— Ох уж, до икоты... — Это он косяку. — Чего уж я такого сделал-то...
— Не бубни! Ни один нормальный человек не лазает со своими приятелями по всяким подвалам и катакомбам, рискуя свернуть себе шею или оказаться в завале.
— Ох уж, в завале! Там все безопасно, туда еще наш учитель истории спускался, когда такой же был... как мы.
— Вот и лазил бы туда с учителем. А не с этим шалопаем Яриком.
— Это Ярик-то шалопай?! Сама говорила, чтобы пример с него брал!
— Я ошибалась. И очень горько. Два сапога пара, и обоих следует вздуть одинаково. Я вот позвоню его маме.
— Да знает она, знает. Тебе звонить обещала.
— Какое приятное известие! Археологи липовые...
Но это уже так. Это почти игра.
— Марш в ванную. Чучело, а не сын.
Ванная — это потом. А сперва... сперва потоптаться, посопеть у двери, потом побрести с опущенной головой, постоять, ткнуться носом в теплое плечо рядом с клеенчатой лямкой передника. Вздохнуть, получив невесомый хлопок по затылку. Снова посопеть, потереться о ее плечо лицом.
— Нечего об меня нос вытирать. Я тут чуть с ума не сошла: то днем исчез, то вечером...
— М-м...
— Подлиза.
— М-м...
— Не мычи, а говори, если хочешь что-то сказать.
Она знает, что он хочет сказать. Вечное, как мир, и самое непрочное мальчишечье обещание: «Больше не буду...» Но даже в полную ласки и раскаяния минуту он не может выдавить из себя эти слова. Такой характер.
Теплая ладонь с растопыренными пальцами ложится на его заросший затылок. Пальцы треплют, теребят пряди. Вроде бы сердито.
— До чего упрямый...
Он стыдливо хихикает:
— Сама придумала, что «Ежики».
...Прозвище, казалось бы, ну совсем не для него. Вот у Ярика на темени две спиралью завитых макушки с жесткими хохолками — и правда, как ежики. Но Ярик — человек покладистый, «не то что эта колючка».
Да какая он колючка! Просто повелось так с дошкольных еще времен. «Ты долго будешь с книжкой сидеть?» — «Счас...» — «Не „счас“, а спать. Кому сказала!» — «Ну, маленько еще...» — «Брысь в постель!» — Хвать его в охапку. — «Следующая станция Нос-в-подушку!»
Он, конечно, верещит и ногами дергает.
«Не ребенок, а ежики...»
«Ха-ха-ха, почему?»
«Потому! Чуть что — иголки наружу: не хочу-у...»
«Ха-ха-ха! Тогда уж один ежик!»
«Один — это мало. У одного хоть живот пушистый, а у тебя всюду колючки торчат. Куча ежат, все упрямо визжат...»
«Я никогда не визжу. Даже от щекотки. Ай, не надо! И-и-и!..»
«Вот так-то, Ежики... Спать».
Ежики так Ежики. И прожил с этим именем до одиннадцати с половиной лет. И вот сейчас тоже:
— Эх ты, Ежики, колючки непутевые. Ладно, не сопи, иди мыться. Шагом марш!
Это уже совсем прощение. Он дурашливо марширует в холл, потом в кафельную кабину с ванной-бассейном. Весело командует, задвигая дверь:
— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Океанский пляж!
— Я покажу тебе пляж! Не смей устраивать наводнение!
А за дверью уже: ш-ш-ш, буль-буль-буль, плюх-плюх!
— Ну, только выйди, будет тебе «плюх»!
1 2 3 4 5 6 7