Чудовищем. К несчастью, он был соседом Нины по даче, товарищем ее детства. И, как оказалось, он любил ее. Нина считала себя виновной в том, что произошло тогда в Май-Горе, хотя — Катя поклясться в этом была готова — вины ее не было никакой. Так получилось: жизнь сыграла с Ниной злую шутку, а может быть, и сцену из античной трагедии в дачном интерьере. Но все это было давно — в прошлом, в прошлом, в прошлом.
В настоящем же сын Нины Гога отпраздновал свой четвертый день рождения. Он был тихий мечтательный малыш — кудрявый, с ресницами в полщеки.
— Приезжали из Грузии родственники, — рассказывала Нина, — так ругали меня! По-грузински Гога говорит плохо, грузинских букв ни одной не знает. Сказок грузинских тоже не знает — я ему ведь Андерсена читаю. И вообще, говорят мне хором: девчонку растишь, не мужчину, не воина, не грузина.
— А что такое? — наивно спрашивала Катя.
— Он ведь в куклы у меня играет. Обожает. — Нина при этом сама вспыхивала. — И повлиять пока на него невозможно — сразу плачет. Если приходим в игрушечный магазин, на машинки, на роботов ноль внимания. Тянется только к куклам. И приходится покупать. На день рождения я ему кукольный домик подарила. Так он даже ночью играть вставал. А родичи мои в панике: ты сама детский врач, кричат, неужели не понимаешь, чем этот перекос эмоционально-психологический чреват?
— Я тоже не понимаю, чем чреват, — отвечала Катя. — Ты не волнуйся, пусть себе пока играет во что хочет. Все равно потом все и всех затмит домашний друг — компьютер. Но, в общем-то, твои родственники правы: мальчику нужен отец.
— Да, я понимаю, — кивала Нина.
В последние месяцы они виделись совсем мало. Стояла золотая осень. Катя попыталась было построить совместные планы на отпуск — все равно у Драгоценного отпуск намного короче, и оставшиеся пару недель она бы смогла куда-нибудь поехать вместе с подругой. Но Нина каким-то особенно тихим загадочным голоском ответила ей в телефонную трубку на это предложение: «Нет, я пока не смогу уехать. Мне с тобой нужно поговорить, посоветоваться.., многое рассказать, но не сейчас, позже, потом».
Тон был странен, туманен. Заинтригованная Катя ждала, когда подруга ее созреет для разговора. Ясно было, Что в жизни затворницы, работницы, добытчицы, матери-Одиночки, кормилицы всего многочисленного старинного грузинского рода Картвели наступили какие-то важные Перемены. «Наверное, у Нинки кто-то возник на горизонте, — решила Катя, — должно быть, тоже медик, коллега».
В роду Нины, кроме тбилисских теток-вдов и племянницы-балерины, все были врачами. Покойный дед Нины Тариэл Картвели был знаменитым кардиологом, академиком. Когда-то у него лечились крупные советские партийные чины, военные, известные артисты.
Через две недели взбудораженная Нина сама примчалась к Кате домой, выбрав вечер, когда Драгоценный работал сутки. — Ну? — спросила умиравшая от любопытства Катя. — Рассказывай все-все.
Нина прислонилась к вешалке. Такого выражения на ее лице Катя не видела давным-давно.
— Катя, мне кажется.., я еще сама ничего не знаю, но мне кажется, я люблю одного человека. Очень сильно люблю.
Катя подпрыгнула: «Йе-сс!» — и коснулась пальцами люстры, схватила Нину, потащила ее в комнату — на диван к окну шептаться.
— Он, конечно же, зубной врач, с тобой вместе работает, да? — озвучила она свою догадку.
Нина покачала головой — нет.
— А кто же он? Как имя счастливца?
— Марк. Марек. — Нина повторила имя очень тихо. — Катя, я даже не думала, что в моей серой, мышиной жизни случится такое.
И она поведала Кате историю о том, как однажды после работы, в девять вечера, — работала она в Стекольном переулке — зашла в итальянское кафе на уголок.
— Вечером у нас все замирает. Деловой центр, все по домам спешат. Кафе днем полны, а вечером пусто — шаром покати. А у меня как раз была вторая смена до половины девятого. Я жутко в тот вечер устала. Давление было низкое, просто какой-то упадок сил. Если капуччино не выпить, то и домой-то не доедешь. Уснешь за рулем. И вот ты представляешь, сидела я за столиком, вся такая зачуханная, несчастная, вялая, как улитка. Думала, что вот надо пить капуччино, потом тащиться домой, а завтра снова в клинику, что няньку надо искать новую — эта больно строптивая, что Гоге надо столько всего покупать на зиму: он растет не по дням, а по часам, — что надо хлопоты эти проклятые продолжать — теткам насчет гражданства, — они сюда, в Москву, хотят перебраться, в Тбилиси жить совсем невмоготу материально, и вдруг… Я повернула голову — вот так — и увидела его. Он сидел у окна. Что-то пил, смотрел прямо на меня.
— Пил? — Катя сразу насторожилась.
— Да подожди ты, все чудесно. Он пил коньяк. — Нина вздохнула, наполненная воспоминаниями до краев.
Далее она поведала Кате о том, что в тот вечер незнакомец так и не отважился заговорить. Смотрел, курил сигарету. Молчал. Нина уехала домой. Через два дня, снова вечером («Ты только не подумай, Катя, что это я нарочно»), она зашла в кафе. Незнакомец был там.
— Лил жуткий дождь. У него весь плащ промок. Но он даже его не снял, — рассказывала Нина.
В тот вечер он снова не заговорил с ней. Но когда она допила свой кофе, расплатилась и вышла к машине, вышел следом.
В третий раз — это был вечер субботы, когда Нина дежурила, — она снова увидела незнакомца.
— Я наскоро поужинала в кафе и возвращалась к себе в клинику. Шла сквером. Он шел за мной.
— Нина, мне что-то это не нравится, — честно призналась Катя (вспомнились некстати те письма из колонии, ОТ того, кто отбывал там двадцатипятилетний срок за убийства). — Нина, ты должна быть осторожна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18