Листок перешел к Фундуклиди. Тот прочитал, и лицо его обмякло и потухло; он заерзал на стуле.
Секунду мы молчали, а потом заговорили разом, словно ужаленные внезапно пробежавшей искрой:
- Неслыханно!
- Господа! Это уже не фунт изюму!
- Я так и предполагал: за домом смотрят!...
- Штемптель смотрите...Штемптель!
И - хором:
- Степан! Откуда письмо?..
- Да как - откудова, - ответил Степан невозмутимо. - Поштовик принес... обнаковенно. Десять минут тому.
- Что за поштовик?
- Митрий, человек известный. Почитай, лет семь уже письма носит.
Фундуклиди завладел конвертом.
- Отправлено вчерашнего дня с телеграфа на наш адрес, глубокомысленно высказался он.
- На чей же еще адрес может быть отправлено! - хмыкнул я.
- Иди, Степан, свободен, - сделал нервный жест Хряпов.
Степан наклонил увитую баками голову и вышел.
- Адрес... надписан неровным квадратным почерком... очевидно, левой рукой... с целью ввести следствие в заблуждение... - бормотал Фундуклиди.
- Какое там заблуждение! - сказал я. - Как день ясно: за домом следят крепко, точно кот за мышиной норой. Как вы, Савватий Елисеевич, полагаете?
- П-пожалуй, - слегка заикаясь, согласился Хряпов. - И что же нам делать?
Я пожал плечами.
- Ждать, как мы договорились. Вы же сами были сторонник того, чтобы...
- Да, да, да, - забормотал Хряпов. Он был сам не свой после письма; хруст разрываемого вилкой конверта был эхом надвигающейся грозы. За эти дни мы успели как-то позабыть об опасности, и временами казалось, что Фундуклиди, Хряпов и я - просто три старых, милых гимназических приятеля, вспоминающих улетевшие годы в гостях у одного их них - наиболее удачливого однокашника. Всё это полетело в тартарары.
Мы снова очутились в осажденной крепости, окруженные хищным незримым врагом. Этот дьявольский враг следит за нами каждую минуту и ждет лишь указанного срока для того, чтобы змеей заползти в неведомую щель, обвить и задушить. Злодей так уверен в своих силах, что устроил из мести драматический спектакль: сам назначил день, когда поднимается занавес в третьем акте и сцена озарится багровым светом...
-Постойте! - воскликнул я. - Меня всё же смущает одно лицо. Савватий Елисеевич, вы уверены в Степане?
Хряпов твердо кивнул.
- Вполне. Он с малых лет воспитан в нашем доме. Ни разу ни в чем замечен не был... А впрочем... Как знать. Да и отказаться от него мы не можем...
- Да, Степан единственный, кто может входить и выходить через эту дверь, не рискуя вызывать беспокойство злодеев, - сказал я. - Всякое новое лицо может их обеспокоить и заставить сломать план, нам известный... Однако я думаю, что следует отобрать у Степана ключ. Пусть звонит - мы будем ему открывать.
- Позвольте, позвольте, как это? Нам - открывать слуге, хаму? - душа Хряпова вмиг восстала против этого, забыв о страхе.
- Что поделаешь, - твердо сказал я. - Как говорит Михаил Ксантиевич: вопросы безопасности требуют...
Грек ошалело посмотрел на меня.
- Я боюсь, что мера несколько запоздала, - продолжал я. - Поскольку, если Степан - предположим, - связан со злоумышленниками... (Хряпов сделал скучные глаза) Да, да, Савватий Елисеевич, мы должны все предположить... то они наверняка уже обладают дубликатом ключа. Слава богу, у нас есть засов!
Мои собеседники растерянно молчали. Фундуклиди сопел и барабанил пальцами дикий марш.
- Что же нам делать? - снова повторил Хряпов, облизнув губы.
- Отобрать ключ и... ждать, - сказал я не слишком уверенно.
11.
Голова человеческая похожа на улей. Конечно, всякое сравнение хромает, но иногда именно это мне кажется весьма точным. Словно в улей, залетают в голову мысли и мыслишки, крутятся и жужжат внутри - одни медоносные, другие - пустые трутни.
Одна мысль уже несколько дней жужжит в моем улье громче других: Фундуклиди... ж-ж... подозрительное поведение... ж-ж... чердак... ж-ж...
Это пустой шум, я почти уверен. Разве может уважающий себя человек опасаться этого болвана, черт побери! Но сомнение грызет - и с хрустом! крепкий панцирь здравого рассуждения и больно проникает в мягкое тело неуправляемых, подспудных, зыбких отделов мозга. "Слишком подозрительны и нервозны вы стали, батенька", - урезониваю я сам себя, развеивая дурман. Проходит пять минут, а может, пятнадцать - и опять жужжит пчела: странно суетлив этот тип... ж-ж... и вообще! Ж-ж... Ж-ж...
12.
После того, как пришло письмо, мы стали особенно нервными. Ключ у Степана отобрали, и теперь ему открывали по колокольцу. Каждый раз, когда раздавался его разливистый валдайский звон, по всем нам пробегала электрическая искра, и глаза против воли противно-опасливо поворачивались к двери. "Кто?" "Я, Степан, господа! Степан!" Степан входил, как всегда, невозмутимый - с корзиною ли с бельем, с бутылками между пальцев, со связкою ли газет - учтиво кланялся и шел исправно исправлять свои лакейские дела. Потом мы находили на кровати свежую пижаму (а старой - мятой - не находили), последний петербургский журнал; за завтраком приятно звучали названия новых вин; забытый вчера Фундуклиди в кресле окурок сигары исчезал навечно.
- Степан - словно пуповина, связывающая нас с миром, - сказал я как-то Хряпову.
- Угм, - согласился Хряпов, зажигая папиросу. - Пуповина? Забавно...
- Несмотря на недоверие, которое я временами к нему испытывал, я восхищен, как тщательно он исполняет свои обязанности.
- Слуга как слуга, - сказал Хряпов, и струна тщеславия прозвенела в его голосе. - А знаете, что в слуге главное?.. Кстати, pardon за любопытство, у вас не бывало лакея?
- Из обслуги имел лишь любовниц, - неуклюже замазал я хряповскую бестактность.
- Ах, извините, Петр Владимирович, это я действительно того.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33