Подмела с пола вылетевшие стекла, перемыла посуду, покормила горбушкой черствого хлеба все отталкивающую ее руку Зару, машинально отметив: хлеба больше нет, правда, остался еще кусочек сыра.
Незнакомец вошел в дом неслышно, Малика обернулась к столу, чтобы убрать горку перемытых тарелок и обожглась о его взгляд, и сразу же испугалась – он пришел не с добром, что-то случится, произойдет.
Она все пятилась, отступала назад и понимала, что там стена, что все, еще полшага и дальше некуда.
Когда Малика вжалась в стену и выставила вперед тонкие руки, пытаясь защититься, с губ невольно сорвалось:
– Не надо, пожалуйста, не надо!
Она кричала это по-русски и по-чеченски, и щеки жгли слезы, а мужчина все приближался, в его глазах сквозь прорези маски отражалась преисподняя. Малика задыхалась от отвратительного запаха: спиртного, сигарет, много недель немытого тела. Мужчина ударил ее по лицу, разорвал блузку и на секунду замер. В эту секунду перед мысленным взором Малики пронеслись все ее семнадцать лет, освещенные лучом надежды: пощадит, в ее жизни все еще будет, закончится война, и Аслан посватается, и папа позволит выйти за него, они построят дом, по нему зашлепают детские ножки.
Насильник просто расстегивал брюки.
В себя она пришла уже под вечер, поняла, что солнце садится за горы и его отблески освещают строгое лицо матери с ниткой поджатых губ.
Малика, зарыдав, протянула к ней руки, но мать холодно отстранилась и тихо сказала:
– Лучше бы ты умерла. Или сошла с ума, как Зара. Соседи все знают. Скрыть не удастся.
Она не понимала, в чем ее вина. И мать – Малика отчетливо это слышала в ночной тишине – всхлипывала в подушку. Но с того самого дня она вела себя так, как будто у нее вовсе нет дочери.
В их дом пришла Айза, и Малика, даже не дослушав, что она хочет сказать, бросилась ее благодарить. Эта женщина предложила уйти. Куда именно – Малику на тот момент не интересовало. Когда ей объяснили – выбора уже не было…
– Мы поможем тебе смыть твой позор, – как заклинание, повторяла и повторяла Айза.
Потом она развернула принесенный с собой пакет.
– Это взрывное устройство. Ты прикрепишь его к поясу. А еще мы дадим тебе телефон, ты нажмешь на кнопочку и будешь уже в раю.
– Когда? – сглотнув слюну, спросила Малика. Ей не хотелось в рай, тело делалось ватным при одной мысли о смерти.
– Скоро, – пообещала Айза. – Уже очень скоро…
* * *
Джип, двигающийся по узкому серпантину горной дороги, сквозь оптический прицел СВД различался совершенно отчетливо. Дозорный притянул к себе рацию и коротко бросил прикрывавшему его пулеметчику: «Не стрелять, свои». Он хорошо знал эту машину и ее владельца. Раппани Саджиев часто бывал в их отряде.
«Ланд-Круизер» миновал скрытые в густой зелени деревьев посты охраны, объехал заминированные участки, виртуозно вписался в крутой поворот, возле которого разинуло пасть глубокое ущелье, и резко притормозил у палатки командира отряда.
Салман Ильясов, чистивший у костра автомат, завидев гостя, едва заметно кивнул и вновь склонился над оружием – верным АКМС.
Раппани присел рядом, невольно любуясь четкими, доведенными до автоматизма движениями. Салман передергивает затвор, проверяет, нет ли патрона в патроннике. Вот снимается ствольная коробка, возвратная пружина, затворная рама, а потом маслянистая тряпка скользит по длинному телу полуразобранного автомата. Воистину, нет лучше зрелища, чем воин, готовящий оружие к бою.
– Как дела? – осторожно поинтересовался гость.
Командир заправил магазин патронами калибра 7,62 и поморщился.
До него явственно доносился аромат дорогой туалетной воды. Конечно, в Москве можно это себе позволить – душ каждый день, одеколон, спокойная размеренная жизнь. А когда от покоя начинает сводить челюсти – Раппани приезжает в горы и берет в руки автомат. Для гостя война – экзотика, Салман же и его отряд на ней живут. И умирают. Слишком часто в последнее время. Но все-таки отказываться от Саджиева пока нельзя. Он привозит деньги, много денег… И принадлежит к тому же тейпу*, что и большинство бойцов отряда.
Вслух же Салман сдержанно ответил:
– Нормально все у нас. К операции готовимся. Три бойца недавно потеряли. Русские совсем обнаглели, облаву на нас устроили, еле прорвались. Сбили их «крокодила».
На моложавом холеном лице Раппани мелькает любопытство:
– Что устроим на сей раз?
– На День независимости России рванем пару коллаборационистов и московских шишек в Грозном. Одновременно больницу в Дагестане брать будем.
– Сумасшедший, – в карих глазах Раппани нескрываемое восхищение, он даже звонко причмокнул губами. – Да ведь весь Дагестан битком набит федералами!
– Тем интереснее. А тебя сюда никто не звал. Да?
– Не кипятись…
Гость на секунду запнулся, вспоминая чеченский, и Салман усмехнулся в черную курчавую бороду.
– Я продукты привез, на рынок в Грозном заехал.
– И как Грозный?
– Плохо. Видел домов восстановленных штук десять. Все остальное разбито. Дороги, правда, расчищены и разминированы, магазины начали работать, школы…
В груди Салмана колыхнулась жаркая волна ненависти. Грозный, израненное сердце Ичкерии, покоится в руинах, и каждый день город, где нет ни клочка земли, не политой кровью чеченского народа, оскверняют русские. И если бы только русские! На их сторону перешли и многие полевые командиры. Какой позор, какое предательство!
– Салман, ужин готов, – донеслось до командира.
Он повернулся к длинному, наспех сколоченному деревянному столу. За ним уже замерли в ожидании бойцы отряда. Салман равнодушно мазнул взглядом по невиданной роскоши трапезы – жареной баранине, помидорам, сыру, зелени – и его сердце сжалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14