Нет-нет, увольте меня от расспросов про работу.
…Вообще-то у меня наличествует дурная привычка – зарезать людей правдой-маткой, даже когда меня ни о чем не спрашивают. Говорю быстрее, чем думаю. Если вообще думаю. Врать не люблю и не умею. Хотя бывают исключительные случаи. Все, что связано с профессией судебного медика, например, для меня уже стало поводом ироничных шуток.
О! Я наизусть знаю те многочисленные вопросы, которые возникают у далеких от нашей кухни людей.
Сначала меня спросят, едят ли эксперты в секционных. Само собой! Только там и питаемся, очень удобно. В одной руке скальпель, в другой бутерброд с колбасой. Пикантный аромат крови, формалина и содержимого кишечника здорово стимулирует аппетит! А если серьезно, то для этих целей у персонала морга есть специальная комната, с микроволновкой, чайником, кажется, даже небольшим телевизором. Я туда почти не заглядываю, предпочитаю сгрызть пакет орешков возле компьютера. И еще хорошо отметить выполнение экспертизы парой стаканов молока. Я не думаю, что работа судмедэксперта особенно вредна (хотя по некоторым параметрам мы здорово рискуем, во время вскрытия можно заразиться туберкулезом или, не приведи господь, ВИЧ). Однако у меня с годами развилась наркотическая зависимость от молока, как будто бы вкалываю на самом вредном производстве. Если литр в день не выпью – ко мне лучше не соваться, загрызу! Но возвращаясь к теме полноценного обеда. Времени на него нет. В том числе и официально – никакой перерыв, даже самый коротенький, не предусмотрен. Эксперт, видимо, должен всегда трудиться как робот!
Еще один актуальный блок, очевидное-невероятное, – пытливая любознательность дилетантов. Про оживающие трупы. О! Как же не спросить – бывало ли такое, что к вам привезли покойника, а он вовсе даже и не покойник? Вы ему брюшную полость разрезаете – а он как обрадуется, как завоет?! Да-да. Бывает. Сурова и страшна наша статистика:
– каждый третий человек на самом деле умирает в морге от вскрытия;
– каждый второй находит в себе силы сбежать с секционного стола;
– каждый первый тянет к эксперту холодные пальцы и душит его, душит. А потом хватает скальпель и проводит аутопсию[14] уже судебному медику.
Впрочем, шутки шутками, а как-то раз иду я вечерком по морговскому коридору. Время позднее, пора домой собираться, а мне все неймется. Решила, что надо еще раз рану на трупе осмотреть, затерзали меня ближе к ночи смутные сомнения. Теперь, правда, не помню, какие именно, но не в этом суть. Итак, коридор морга, полумрак, никого уже нет, трупы, вдоль стен на каталках лежащие, конечно, не в счет. И вдруг слышу приятный такой мужской баритон, c игривыми интонациями: «Привет… Как дела? Ты меня ждешь?» В обморок, конечно, не шахнулась. И мурашки по спине не поползли, с нервишками у меня все в порядке. Однако все же как-то удивленно задумалась: в самом деле, как у меня дела и кого именно я жду или не жду?.. Что оказалось. Васька, санитар, между каталками на корточки присел, решил с кем-то по телефону полюбезничать. А что атмосфера? Не благоприятствует нежным беседам? Да Вася тот в упор не видит уже каталок с одетыми навынос трупами, они для него – как деталь интерьера, как плитка на стене. Действительно, привыкаешь со временем к внешним проявлениям смерти, не обращаешь внимания, не боишься. Но вместе с тем есть и то, к чему привыкнуть невозможно, – боль родственников, потерявших своих близких. От сочувствия мучительному горю и слова утешения не находятся, только жалко очень, мычишь что-то маловразумительное. А сердце невыносимо ноет. И так каждый день, много лет подряд – а все равно обида и недоумение захлестывают как в первый раз. Но если вглядеться пристально в эти муки (честно и беспристрастно), то там, на самом дне, видны непривлекательные всполохи неконтролируемой, тщательно скрываемой радости. С тобой и твоими родственниками ведь ничего не произошло, мимо беда прошла, стороной, только холодом и слезами повеяло…
Ну и последнее, наверное. Черный юмор судмедэкспертов. Есть или нет? По мне – так вот нет. Мы – белые и пушистые. А черный юмор – весь у следователей. Меня поражает в них скудость ума в сочетании с буйством фантазии. Недавно одна деваха, занимавшаяся расследованием смерти младенчика, выдала эксперту пассаж. Дескать, скажите, уважаемый специалист, мог ли младенец выпасть из окна без постороннего вмешательства. Я, как всегда в таких случаях, возбудилась, перезвонила этой козе из следственного отдела. И поинтересовалась, как она вообще до такого додумалась – что груднички сами в окно сигают?! Деваха в трубку попыхтела-посопела и застенчиво выдала: «Ну, может, он шел-шел, оказался у окна, заигрался и упал». В два месяца! Дошел, взобрался на подоконник, заигрался! Ладно, бог с ней, с девицей, она молода – и у нее есть шанс если не поумнеть, то сделать ценное открытие о невозможности двухмесячных деток ходить ножками. Но ведь большинство-то следователей – люди взрослые, а чудные! Недавно на дежурстве был выезд на труп, обнаруженный в гаражном кооперативе. Приехали – мужичок возле «ракушки» на земле валяется, в спину нож воткнут. Не надо тут быть семи пядей во лбу, чтобы понять: проткнули бедного дяденьку, и рука у злодея не дрогнула! Но нет – следователь скребет лысину и начинает рассуждать: «Может, мужик не убит, а с собой покончил? Вы скажите, Наталия Александровна, мог ли он себя так ловко в спину пырнуть? Не выйдет, рука под таким углом не гнется? Понятно. Ах, как жалко! Но ничего, кто ищет – тот находит, ведь он мог по-другому поступить. Вон там возле забора кирпичи кто-то сложил, видите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14