Надел маску недалекого человека. Голова тут же опустела. Он стал раздеваться и ни на кого больше не обращал внимания.
Прикуп стоял голый, когда молодая женщина повернулась и, глянув на него, заигрывающе сказала:
- А он ничего.
Не слыша ее, залез в ванну и отдался в бабушкины руки, которые искусно принялись его мылить.
Его одели в больничную пижаму и отвели в палату на двенадцать человек. На окнах не было решеток. Их заменяли сверхпрочные стекла. Там стояли вольнячие кровати, аккуратно застеленные. В углу у входа на табуретке безучастно сидела женщина.
Он подошел к указанной кровати. Но в этот момент открылась дверь и его вызвали.
Тося вошел в комнату с длинным столом посередине. У стола стояла его мать. Глаза ее были полны слез. Сердце кольнуло и заныло, но мозг ни на долю секунды не мог оставить мысль о цели пребывания в психушке. Он, превозмогая желание обнять мать, сказал:
- А-а, это ты.
Она изумленно смотрела на него и не узнавала.
Подходил к концу год с момента его ареста, а мать все это время думала, как он там.
- Сынок, - сказала она, подошла и обняла его.
Он стоял опустив руки и безразлично смотрел сквозь нее.
- Что они с тобой сделали? - Слезы катились по ее щекам.
Она трогала его лицо. Он продолжал быть каменным, хотя сердце рвалось в груди. Он не мог молчать, но и говорить было нечего, так как знал, что где-то в этой большой комнате за ними внимательно следят, записывая каждое слово.
- Они бьют ее, и она кричит, - сказал он.
- Кого бьют, Тося?
- Лерочку бьют.
- Да она дома! - Мать плакала, глядя на отупевшего сына.
Узнав о том, что его повезут в Сербского, она понимала, что он затеял очередной обман, и была готова к этому. Но увидев перед собой совершенно другого человека, внешне немного похожего на ее сына, она впала в сомнение и отчаяние.
- Что с ним такое? - набросилась она на вошедшего охранника.
- Я ничего не знаю, - сказал он. - Я пришел сказать, что время свидания окончено.
Прошла неделя пребывания Тоси в этом институте. Он очень устал, так как за все это время не расслабился ни на секунду. Приходилось держать себя под контролем даже ночью, во время сна, потому что око сиделки было всегда начеку.
Когда уверенность начала покидать и силы были на исходе, он вдруг почувствовал, как открылось второе дыхание. Тося стал думать и с легкостью делать так, как того требовал диагноз.
Заведующей отделением была Маргарита Феликсовна. Говорили, что она дочь Дзержинского. Теперь он общался с ней в нужном ему ключе.
Прошел месяц, и он знал, что все получилось.
Его вызвали на консилиум и вечером того же дня отправили в Бутырку спецэтапом из восьми человек.
Дорогой Тося смотрел на своих попутчиков. И с каждой минутой убеждался в том, что все они "признаны". К этому времени он научился распознавать истинных больных, хотя это было нелегким делом.
На дворе стоял жаркий август. Но он не стал сдавать дубленку и шапку-ушанку в камеру хранения. Он был уверен, что попадет в камеру для душевнобольных людей, где будет место, чтобы развесить вещи.
Их долго водили по длинным коридорам тюрьмы, где открывались замки, исчезал один из этапа. Тося надел на себя дубленку и шапку, чтобы не носить в руках. У каждой камеры, где оставались один за другим его попутчики, он с удовлетворением отмечал, что это камеры для больных людей. Но вот рядом с ним не осталось никого из тех, с кем выехал из больницы, и его повели в другое, уже знакомое ему крыло тюрьмы. Он догадался, что все старания были напрасны.
Проходя мимо хаты, в которой он жил до посещения института, он заметил табличку с надписью: "Карантин".
- Хочу в эту хату, - остановившись, сказал Тося "попкарю".
- Не положено. Карантин, - заметил тот, толкнув его в спину.
Время близилось к полуночи, когда он зашел в камеру, которая показалась вдвое больше предыдущей, хотя на самом деле была в точности такой же. За ним закрылись железные двери и лязгнули засовы.
Камера отличалась от остальных страстной любовью к разного рода играм, отчего весь второй этаж, освещенный лампами дневного света, вмещал в себе множество игроков, в руках которых были карты, сделанные из рентгеновской пленки.
При виде нового лица они оторвались от своих дел и с интересом и любопытством принялись разглядывать Тосю. Было влажно, жарко и душно, отчего лица заключенных лоснились от пота. Они смотрели на человека в длинной, до пят, дубленке, в высокой норковой шапке и расстегнутых сапогах, толстый красивый серый мех которых переливался в мутных неоновых бликах.
Вид северного человека вызвал интерес обитателей хаты. Они отложили игры и обступили Прикупа. На вопрос, откуда прибыл, он кратко рассказал об институте, где провел больше месяца.
Услышав про психушку и сопоставив с видом Тоси, сокамерники уверовали в его слабоумие. Они стали предлагать сыграть в карты. Он отказывался. Но натиск продолжался и становился сильнее с каждой минутой.
"Сгорела хата, палите и сарай, - подумал Прикуп. - Какой скверный день. Ломается все задуманное. А тут еще эти быки поглядывают на мой гардеробчик".
- Ну, что ж, - сказал Прикуп. - Я никогда в жизни не играл ни в одну игру. Но у меня есть дядя... - И он рассказал о своем дяде и о том, какие большие деньги сулит ему правильно найденное решение.
Он расставил четырехходовку, за решение которой пообещал отдать все предметы своего зимнего гардероба.
Тося поставил толстый баул, сшитый заботливым Кулибиным. Положил сверху два предмета зависти. Закурив и задумался, пытаясь понять, где же произошел прокол. В этот раз он этого не узнал, так как чей-то сиплый голос привел его в реальность:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114