Вторая ловушка — шелковая зеленая нить на зеленом же паласе оказалась нетронутой. Она так и лежала, вытянутая в струнку, словно докладывала об охране объекта без происшествий. Если кто-то и пытался открыть дверь, то сделать этого снова не смог. Но Тероян все же медленно прошелся по всем комнатам, заглянул в ванную, на кухню. В коридоре он столкнулся с Глорией.
— Я же велел вам оставаться на лестничной клетке, — сердито сказал он. — Что же вы такая упрямая и непослушная!
— А вдруг бы вам потребовалась моя помощь? — возразила девушка.
— И вы решили сложить голову вместе со мной.
— А зачем она будет мне нужна, если я останусь одна?
— С вами невозможно спорить, — Тероян отвернулся, потому что она не отпускала его из своего взгляда. Он чувствовал, что не может долго сердиться на нее, не в силах, девушка стала частью его жизни, и они вместе шли по одной дороге. Надолго ли, до какой развилки?
— Я приготовлю что-нибудь, — услышал он голос Глории. Оставшись один, Тероян позвонил Шелешеву и уточнил место и время встречи. Потом он обернулся на звук шагов и увидел Глорию. Что-то произошло. Она смотрела на него, а глаза ее, чудесные синие глаза были полны слез. И две влажные бороздки пролегли по щекам.
— Боже мой! — произнес Тероян, поднимаясь. — Что еще случилось?
Он подошел к ней и неловко обнял за плечи, стараясь успокоить. Взгляды их встретились.
— Лук, — улыбнулась девушка. — Это всего-навсего несчастный лук, который я резала.
Глава восьмая
ВСТРЕЧА НА «СТРЕЛКЕ»
С Владом Шелешевым они встретились не у него на квартире, как было условленно прежде, а на двадцать третьем километре Ярославского шоссе. К «Жигулям» Терояна, одиноко застывшим на обочине, подкатил белый «Мерседес», из которого выбрался сам Влад, опираясь на палочку. В машине остались сидеть еще двое — шофер и телохранитель, с напряженными лицами. Шелешев слегка поклонился девушке и поманил пальцем Терояна.
— Вылезай.
Вдвоем они отошли от трассы, скрылись за деревьями. Приятно шуршала, уминалась трава под ногами, пахло березовыми листьями, а где-то за спиной рычали моторы, выбрасывая ядовитые облачка газа.
— Покой, — промолвил Влад, сломав тонкую веточку. — Почему я не Робинзон Крузо?
— Еще успеешь им стать. Если захочешь.
— Нет, не захочу. Уже привык к суете. Извини, что перенес встречу сюда, но дома — нельзя. Утром обнаружили жучки.
— Кто установил?
— Да кто угодно, — усмехнулся Влад. — Может, карпатовские ребята, может, соседская бригада. А может, свои. Кто растет и очень хочет. Корыто, видишь ли, стало слишком узким, а морды — слишком широкими.
У Шелешева была своя теория кормления свиней, которыми он считал всех «новых русских». Только он предпочитал кормить свиней доморощенных, а не пришлых, из чужого леса. «Я — за национальный капитализм, — любил повторять он. — России вредны и комуняки, и демокряки. Пусть нацбуржуазия набивает закрома, я даже готов помочь в этом. Рано или поздно она поймет, что ее спасение и вообще смысл существования — лишь в сильной, процветающей и могучей России». И главными его противниками были не муровцы, не правоохранительные органы, с которыми ему удавалось ладить, а компрадорские хищники, евро-американские кабаны. Улаживая споры между бизнесменами, беря «под крышу» какую-либо фирму, он прежде всего смотрел — чьи интересы те защищают. Если от кого-то пахло западным капиталом и счетами в швейцарских банках, он сплевывал в его сторону. Хотя самому и приходилось мотаться по делам то в Лондон, то в Париж, то в Рим. Но делал он это всегда с неохотой, предпочитая сидеть дома, в Москве, или, на худой конец, в стремительно отуречивающемся Крыму.
Я работаю не за деньги, не за трижды вонючие доллары, — сказал он как-то Тиму. Так и произнес: «работаю», словно вкалывал где-нибудь у станка на фабрике имени Маши Порываевой.
— А за что же? — поинтересовался тогда Тероян.
— За идею. Справедливого возмездия.
— Робингудствуешь, что ли?
— Нет, он партизанил, жил вне общества, а я в самой его сердцевине. Я на виду, ко мне многие обращаются за помощью, даже из органов. Приходится улаживать их кое-какие деликатные дела. И кроме того, обогащаюсь, хотя, как ты, наверное, догадываешься, мне это особенно ни к чему. Живу я один.
Шелешев действительно жил одиноко, женщин брал только на ночь, о женитьбе не помышлял, детей вообще не любил, говорил, что у него на них аллергия. К деньгам и удовольствиям относился равнодушно. Наверное, потому что с детства рос в спартанской атмосфере, часто впроголодь, поскольку родители его постоянно ссорились, пили — дело доходило даже до потасовок, и в конце концов разбежались, перепоручив воспитание сына доживающей свой век бабушке. Так что Влад Шелешев был человеком, который сделал себя сам.
— Возмездие — прерогатива закона, — напомнил ему Тероян.
— У нас в России такого понятия, как закон, не существует. Он отменен вместе с отречением Николая II. Есть нравственные категории, но не каждый следует им. Не всякому под силу жить по христианским заповедям. А закон, вернее, дырки в нем, заполняю я сам. Посуди, Тим. Прибегают ко мне три коммерсанта, жалуются. Отдыхали они где-то в загородном пансионате, вдруг вламываются люди в камуфляже и масках, укладывают всех на пол, бьют прикладами по головам, забирают их «мерсы», деньги и уматывают. Ну куда им идти? В милицию? Так там еще вломят, да посмеются. Ползут ко мне. Я начинаю искать беспредельщиков. Нехорошо это — прикладами по башкам, им же думать надо, считать.
— Нашел?
— Как не найти. В одном из «мерсов» остался радиотелефон, а эти придурки на радостях стали по нему названивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69