— Что случилось? — тихо спросила она.
— Ничего. Просто мы стоим на краю пропасти.
— И вы опасаетесь сорваться вниз?
— Я боюсь за вас.
— Перестаньте все время быть врачом. Ведь прежде всего вы человек, мужчина. Неужели я навсегда останусь для вас только объектом медицинского исследования?
— Нет, Глория, нет, — он снова взял ее под руку и повел к дому. Знаете, ведь и вы тоже излечивающе действуете на меня. Видя вас, находясь с вами рядом, я словно получаю хорошую дозу лекарства, преображаюсь, становлюсь более человечным, радующимся жизни. Такого со мной не было прежде. Все последнее время я жил как бы по необходимости: не печалясь, но и не веселясь. Прошел день — и ладно, слетел еще один листок календаря, а сколько их там — впереди? Это меня мало занимало. Но вот появились вы, и я будто бы обрел новый смысл жизни; я вижу цель и дорожу ею. И, может быть, даже не совсем представляю свое существование без вас. Простите за откровенность старого военного врача.
— Нет, продолжайте, — попросила Глория, заглядывая ему в глаза.
— Что же продолжать? Пожалуй, я и так сказал слишком много. Они уже подошли к подъезду. Лифт поднял их на шестой этаж. Самое трудное, как думалось Терояну, это оставаться с ней в квартире наедине, знать, что их отделяет друг от друга лишь тонкая перегородка двери. Тим пожелал Глории спокойной ночи, а сам ушел на кухню, пил кофе, курил и думал о них обоих. И снова в нем происходила борьба, два противника, сцепившись, продолжали схватку — и каждый стремился оторвать другого от земли. И он знал, что если потеряет под ногами почву, то в нем исчезнет и все человеческое, и тогда черты зверя проступят сквозь его облик. Но мысль, что Глория, возможно, ждет его, не давала покоя.
Он встал, как в гипнотическом сне прошел по коридору, миновал свою комнату и нажал на дверную ручку. Дверь не была заперта изнутри. Он открыл ее и шагнул в полумрак. Глория лежала на кровати, лицом вверх, лунный свет падал на закрытые глаза. Дыхание ее было ровным, она спала, вытянув обнаженные руки поверх одеяла. Тероян постоял несколько секунд, всматриваясь в безмятежные, столь дорогие его сердцу черты, повернулся и осторожно закрыл за собой дверь. Сердце продолжало сильно колотиться, отдаваясь ударами молоточков в висках. Вновь начали подступать головные боли, ввергая его в то состояние, которое он сам, как врач, окрестил для себя «бадахшанским синдромом» — по той местности, где получил осколочное ранение. Эти боли могли продолжаться всю ночь, выкручивая его словно мокрое полотенце, не давая погружаться в успокоительный сон, оставляя истерзанным до рассвета. Было только одно средство избавиться от них — движение, скорость, дорога и холодный ветер в лицо. Тероян надел куртку, взял ключи от машины и вышел из квартиры.
Возвращение домой произошло только под утро. Уставший, обессиленный, вымотавшись в ночных бдениях, Тероян снял забрызганную грязью верхнюю одежду и повалился на кровать, закрывшись с головой одеялом, всем своим существом проскальзывая в темное узкое горлышко сна. Сколько времени он отдал тревожному мертвенному забытью? Часа четыре, не больше. Очнулся Тероян от того, что Глория слегка трясла его за плечо.
— Тим, проснитесь, — услышал он ее голос. — К вам пришли. Оторвав голову от подушки, он увидел сидящего возле стола Олега Карпатова, одетого в милицейскую форму. Он носил ее так редко, что Тим даже удивился.
— Чего это ты так вырядился? — спросил он. — К параду готовишься?
— Сейчас тебе самому будет парад, — довольно строго отозвался Олег. Глория, приготовьте ему, пожалуйста, кофе. Девушка ушла на кухню, а Карпатов продолжил:
— Где ты был ночью?
— А что случилось? Откуда такое отеческое любопытство?
— Твои «Жигули» дважды останавливало ГАИ. Один раз на тридцать втором километре Ярославского шоссе — ты мчался как угорелый. Второй раз — возле Медвежьих Озер. Будь любезен объяснить: что ты там делал в четвертом часу утра?
— Просто катался, — Тим продолжал лежать, положив под голову ладони.
— Просто катался… — повторил Олег. — Ночные прогулки при ясной луне. Понятно. Лунатизм в действии.
— Никакой не лунатизм. Обыкновенная бессонница. А быстрая езда, движение успокаивают нервы — это я тебе как врач говорю. Кроме того, когда у меня начинаются головные боли — после известного тебе ранения, — я физически не могу торчать в стенах дома. Меня тянет на природу.
— Допустим, — криво усмехнулся Олег. — Но почему ты раньше мне ничего не говорил об этом?
— А зачем лишний раз сотрясать воздух? И потом это касается только меня одного. Я что, сбил кого-нибудь?
— Нет. А в пятницу, четвертого июля, когда ты встретил Глорию, ты тоже… «путешествовал» всю ночь?
— Да, — сознался Тим. — «Бадахшанский синдром».
— Не понял?
— Ну, так я называю то мятежное состояние духа, которое мной овладевает. Чтобы избавиться от головных болей, я сажусь в машину и еду куда глаза глядят. В этом есть какое-то преступление? Что ты так всполошился?
Олег долго смотрел на него, выдерживая паузу. Потом произнес всего одно слово:
— Четырнадцатый.
Тероян понял, что он имеет в виду.
— Где? — спросил он, поспешно поднимаясь и одеваясь.
— Возле Медвежьих Озер. Девочка семи лет была похищена восемь дней назад. Сегодня в шесть утра обнаружена — в том же состоянии, что и все предыдущие тринадцать детей. Квазимодо стал спешить, торопиться — раны на ее лице еще не зарубцевались. Он выпустил ее из своего логова раньше, чем делал это с остальными. Надо ли говорить, что она лишена разума?
— Нет, и так ясно, — отозвался Тим, застегивая рубашку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69