– До звонка. После звонка мы тут же расстались, Я дала ему понять, что он должен уйти, не настаивать, что все уже напрасно. Только тогда он меня как будто понял, сказал «пока» и ушел. В дверях поцеловал мне руку – он всегда уходя целовал руку. Я смотрела вслед, он спускался вниз по лестнице медленней, чем обычно. И как-то, я бы сказала, печально. Потом я услышала, как он заводил машину.
Спокойный до этой минуты голос Эдиты Бачовой впервые дрогнул. Она пристально смотрела в глаза Шимчику, но, казалось, не видела его. Потом допила кофе и налила еще. Залпом выпив чашку, отодвинула ее и поднялась.
– Шум отъезжающей машины я услышала уже в ванной, – тихо сказала она. – Я ушла туда и стала смотреть в зеркало, мне просто надо было увидеть хоть чье-то лицо. Хотя бы свое. Мне казалось, что поможет. Я старалась убедить себя, что это лицо чужое, что не я так страдаю…
– Пани Бачова, – сказал Лазинский, – успокойтесь, пожалуйста, прошу вас…
Женщина взяла себя в руки. Ее темные глаза походили на ночные облака.
– В котором часу он ушел? – продолжал Лазинский. Бачова неопределенно пожала плечами.
– Вы еще долго оставались в ванной?
– Довольно долго, – прерывисто вздохнула она. – Около… хотя не знаю, в такие минуты все обманчиво, лжет и время…
– Когда вы ушли и куда?
– На работу, куда же еще? Я ведь выскочила на минутку, он пришел ко мне в амбулаторию, попросил ключ, сказал, что хочет поговорить со мной… Я ключ дала, он меня здесь ждал…
– После работы вы пошли на реку?
– Да.
– А когда вернулись?
– Я не смотрела на часы. – Эдита Бачова колебалась. – Но, вероятно, как обычно, около пяти.
Шимчик смотрел на пепельницу, полную окурков. Все окурки были одинаковыми – все со следами помады. В комнате сильно накурено. Старый капитан прикрыл глаза.
– Где находится телефон?
– В коридоре. Вы его не заметили?
– Когда Голиан пошел звонить, он закрыл за собой дверь?
– Нет, он ее притворил, но не закрыл. Если б захлопнул, я не слышала бы, о чем он говорит.
– Где находился его портфель?
– Здесь, в комнате. Портфель, больше похожий на папку, то ли голубой, то ли сиреневый. Из пластика.
– Он брал его с собой к телефону?
Взгляд Эдиты Бачовой соскользнул с Шимчика на пол.
Она ответила:
– Точно не помню, но, кажется, не брал.
– Где он лежал, не припомните?
– Портфель Дежо из пластика?
– Да.
Эдита подняла голову, но тут же снова опустила ее.
– Ну, я слушаю, – торопил ее капитан.
– Не знаю. Кажется, на тахте. Да, там, – ответила она тихо.
– Это точно?
Глаза Эдиты Бачовой, казалось, избегают этой тахты, боятся ее.
– Да, товарищ капитан.
– И последний вопрос – Шимчик встал. – Хорошо ли инженер водрш машину?
– Отлично, – ответила она решительно. – Я не один раз ездила с ним.
– Даже когда он был выпивши?
– Да.
– Вы судите об этом как дилетант?
– Не понимаю, что вы имеете в виду, но у меня есть водительские права.
– А вы часто сидели за рулем?
– У мужа был автомобиль, вся его жизнь прошла в машинах. Когда он погиб, я автомобиль продала… не хотела… надо мной висит проклятие: машины отнимают у меня мужчин. Он не мучился? Я говорю о Голиане.
– Слабое это утешение, – капитан взял ее за плечи, – он умер сразу.
Они простились. Эдита проводила их в коридор. Отсюда были видны широко распахнутые двери в ванную. Над ванной на веревке висел купальник. Эдита Бачова остановилась у крутой лестницы, тоненькая, загорелая, с очень темными глазами. Они были уже внизу, а женщина все еще стояла возле лестницы.
Во дворе топтался какой-то разъяренный тип, он курил, набираясь храбрости. Когда они проходили мимо, он решился и закричал:
– Послушайте! Они остановились.
– Что вы хотите? – поинтересовался Лазинский.
– Да ничего, так просто… Вы из суда? Если из суда,то зачем же с одной Бачовой говорить? Она с Кнапкой родня, поэтому и стоит за него, а Кляч ни в чем не виноват. Он сказал Кнапке все, что думает про его шлендру, а Кнапка ему врезал. Да только Бачовой при этом не было, она явилась, когда женщины стали на помощь звать. Она Кляча увела и позвонила в милицию. А тот типчик из милиции беседовал только с ней, поэтому и записал Кляча.
– Мы из суда, – солгал Шимчик и глянул на Лазинского. – Значит, вы с Кнапкой не родня, так?
– Еще чего! – озлился дядька, сплевывая сквозь желтые щербатые зубы.
– И с Бачовой не родня?
– С зубнихой-то?
Мужчина глубоко затянулся сигаретой. Ему было под пятьдесят, голос у него был хриплый, прокуренный, да и сам он был словно пропитан табачным дымом. Пальцы коричневые, под ногтями черно.
– Спей мы родня, – ответил он. – Дальняя, по жене. Потому и живем здесь, собственного дома не имеем, за ее садом ходим, потому она и пустила нас на квартиру. Задаром, чтоб ей лопнуть. Но за фрукты и за все остальное мы платим, за электричество, за воду – во всем доме. Ванну сделала, а нас не пускает, но я сейчас не об этом. Если вы из суда, надо всех выслушать, кто при этом был.
– Значит, пани Бачова пришла позже?
– Ага. Вместе со своим инженером, она с ним еще в обед поругалась.
– Когда в обед? – Шимчик насторожился. – Тогда?
– Нет, не в субботу, а сегодня.
Лазинский забавлялся этим диалогом, а Шимчик становился все любезней и приветливей.
– Вы говорите, что они сегодня в обед поругались?
– Бог свидетель, я ничего не видал, я только с поля явился. Но обычно, когда он от нее уходил, она за ним аж на дорогу бежала. Сегодня – нет, злилась и торчала наверху на лестнице. И он будто в воду опущенный, едва поздоровался. Но я ему все-таки напомнил, что он мне пообещал машину починить – моя машина забарахлила, – а он говорит: сейчас, мол, некогда, в другой раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45