Старейшие рыцари порадовались, что он снова среди них, а король настоял, чтобы Ланс занял свое место рядом с ним. Гавейн, который сидел там, когда Ланс отсутствовал, подвинулся с испепеляющим взглядом. Что-то внутри подсказало мне, что теперь, когда Пеллинора и Ламорака нет в живых, Гавейн может перенести свою ненависть на Ланселота.
– О, не думаю, – успокоил меня бретонец, когда на следующее утро нашел меня на коленях в саду. – Все эти годы, несмотря на свой бешеный нрав, он был хорошим товарищем и союзником. Не могу представить, что сейчас он пойдет против меня.
– Может быть. Но он разозлился, когда ему пришлось уступить место подле Артура, – предупредила я Ланса, поднимаясь на ноги.
Бретонец задумчиво кивнул:
– В будущем все уладится. Я решил жить в Джойс Гард, Гвен… постоянно.
Я расслышала слова, поняла их значение и даже сделала шаг по направлению к Лансу, и только тут до меня дошла вся глубина их смысла. Осознав, что Ланс навсегда оставит Камелот, я онемела и неподвижно застыла с раскрытым ртом. Бретонец нежно улыбнулся и пальцем приподнял мой подбородок.
– Во время испытания случилось так много всего, что я не знаю, как тебе рассказать. Но сначала я хотел бы присесть.
Я тревожно смотрела, как он садится на мраморную скамью. В его движениях была какая-то неуверенность и скованность, и я подумала, что у него перевязана грудь. Десятки вопросов крутились в моей голове, но я решила молчать, чтобы жестокие слова снова не прогнали его прочь.
– Гвен, после Бога я больше всех на свете люблю тебя – ну вот, слово сказано. Любил, люблю и буду любить. – Вслед за признанием он грустно улыбнулся. – Да ты и сама это знала. Знала долгие годы. Но ты… что бы ни было между нами, остаешься для меня женой моего короля. Абсолютно неприкосновенной.
Я отвернулась, не желая бередить старые раны. С тех самых пор, как он чуть не погиб в лапах медведя, я хранила дистанцию, никогда не требовала знаков любви, которых так долго желала. И теперь, когда его душа была в таком смятении, я не хотела этого касаться.
Не говоря ни слова, я нагнулась, сорвала с соседнего кустика веточку жимолости и подала ему. Он робко потянулся за ней, но, прежде чем успел коснуться, я разжала пальцы, и веточка закружилась над землей. Когда Ланс наклонился, чтобы ее поднять, я быстро ухватила его за край туники и подняла ее выше пояса, благо на нем не было меча, который оттягивал бы его подол.
Никаких следов бинтов не было, но под полотняной одеждой оказалась рубашка из волоса.
– Какого черта! – воскликнули мы разом: он, удивленный моим бесстыдством, я – ужаснувшись при виде болячек на его теле.
– Зачем? – быстро проговорила я. – Зачем ты носишь эту штуковину?
– Усмирение плоти, – ответил Ланс, старательно избегая встречаться со мной взглядом.
– Но ради чего? – Небеса знали, что он не предавался никаким плотским удовольствиям.
– Оттого, что я люблю тебя больше, чем хочу признать. Ты не представляешь, как сильно я тебя хочу, с какой глубиной и с каким чувством вины. Именно из-за этого греха я и не нашел Грааль. Потому что в глазах церкви, хоть мы и не предавались любви, желание приравнивается к измене.
– Так это все из-за церкви? – возмутилась я, прикидывая, кто из нас больший дурак – он из-за своих постоянных отказов или я из-за своей постоянной любви.
– Да. Из-за церкви. Я стал христианином.
– Я уж слышала, – сорвалось у меня с языка, но тут же замолчала, чтобы не наговорить лишнего. И вместо этого вернулась к теме грааля.
– Ты не думал, что он может быть внутри человека, а не во внешнем мире? – спросила я. – Паломид считает, что это наш глубинный дух и испытание заключается в том, чтобы его познать.
– Я могу это принять, – Ланс посмотрел на цветы, которые все еще сжимал в руке. – Покинув отшельника, я целый день ехал через лес, а когда попал в чащу, спешился и повел Инвиктуса. Сразу после заката передо мной открылась поляна с развалинами часовни – а может быть, того, что осталось от храма – в сумерках было трудно разглядеть. Время мне показалось подходящим для медитации, и прежде, чем разбить лагерь, я привязал жеребца к березе у ступеней разрушенного здания.
Рука Ланса скользнула к моей, нашла ладонь, вложила в нее цветы и закрыла пальцы.
– Я думал о тебе – о женщине как священном сосуде и вместилище жизни – и о том, как сильно тебя хочу. Слезы брызнули у меня из глаз. Внутри часовня пылала от света девяти фитилей, плававших в плошке с маслом. Старая лампа подернулась патиной и несла на себе Бог знает какие письмена и рисунки. Но по их виду я догадался, что с ее помощью служили многим богам, освещая от начала века святое место. Лампа была аккуратно установлена на белой ткани в алтаре. Сквозь мои слезы пламя мерцало, слепило меня и опаляло сердце.
Лампа была источником всего сущего: красоты, света, теплоты, пищи. Я кинулся внутрь и опустился на колени перед святым местом. Но что-то остановило меня, бросило на землю, как будто меня настиг меч сакса.
Пораженный, я оставался там, где упал, ожидая, пока очистится сердце, чтобы подняться на ноги. Но почему-то не мог пошевелиться и неподвижно лежал на ступенях. Так я провел всю ночь в полузабытьи, только видел, как другие входили и выходили из часовни и поклонялись граалю. Везде ощущалось его влияние, люди стремились душой слиться с божеством и насладиться этим единением. Точно так же, как раньше я хотел соединиться с тобой, теперь жаждал слиться со святой братией.
Но этого не случилось, Гвен, как не произошло нашего соития в постели. Наутро я снова оказался у отшельника, рыдая по тому, что было от меня так близко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149