– Волнистый рожок. – Ему пришлось несколько раз повторить это и под конец перейти на «моллюсков»: так оно было понятнее. «Волнистый рожок» звучало диковато для жителей Питманго. Увидев содержимое раковины, все замерли.– Страх-то какой, – под конец сказал кто-то.– Но ведь угри тоже страшные, а вы их обожаете. – А что с ними делать-то?– Что с ними делать, дружище? Есть. Можно их варить, жарить на сковороде, жарить на вертеле, тушить. Бифштекс, морем подаренный бедняку.Лихо придумано, похвалил себя Гиллон. Что-то он частенько стал лихо придумывать.– От них плохо пахнет.– Но они свежее свежего. Собраны в море сегодня на восходе.Совсем малюсенькая ложь.– Твердоваты, дружище, уж больно тверды.– Чем толще раковина, тем нежнее мясо. – Тоже лихо придумано. А виски неплохо помогает.– А как этих чертовых тварей оттуда вытаскивать?Гиллон широко улыбнулся с многозначительным видом знатока. Все развивалось, как надо.– Котел кипящей воды, и они сами зашагают оттуда – как на параде. А потом можно еще так.Он взял из бочки раковину и – шмяк! – вдруг ударил ею о железный обод колеса. Она раскололась, точно фарфоровая, и обнажился рожок – страшная мясистая нога болталась на кусочке разломанной раковины; с ноги гроздью слизи свисало нутро моллюска – и мышцы и внутренности, а роговица, прикрывающая отверстие раковины, слегка пульсировала в последних судорогах умирающей жизни.Но и это сошло бы, если бы какая-то баба не вздумала заорать. Раковина пошла по рукам, и эта баба как раз взяла ее; тут жаберная крышка моллюска приподнялась, развернулась, точно губы гиппопотама, и то ли защемила ей руку, то ли просто коснулась кожи.– Пошла вон! – взвизгнула женщина и уронила раковину на камни, где она и раскололась, обнажив моллюска, плавающего в жиже, – толстенная нога, внутренности и смрад. Люди стали вокруг и смотрели, как смотрят на смертельно раненного человека. Все молчали.– Да ведь это ж улитка, – наконец сказал кто-то.– Иисусе Христе, нет, Камерон такого нам не подсунет, – сказал другой.– А ведь вот и подсунул. Улитка – все видят, что улитка. Самая что ни на есть распохабная улитка. Взгляды всех обратились к Гиллону, стоявшему на повозке, – в них было не столько возмущение, сколько обида.– Ты же знаешь, что человек умереть может, поевши такое. Печенка заживо сгниет.– Зачем ты это сделал, Камерон? – спросил кто-то. – Как ты мог сделать нам такое?! – Человек был совершенно сбит с толку. – Господи, мы же покупали у тебя рыбу, приятель, и платили за нее, сколько ты просил, а ты вдруг вздумал всех нас перетравить, чтоб положить себе в карман несколько лишних пенсов.Гиллон простер к ним руки ладонями вверх, всем своим видом показывая, что и думать о таком не думал.– Нет, ты все прекрасно понимал – не задуривай нам мозги, Камерон. Поехал-то ты за рыбой, а вернулся с дерьмом. Ну, скажи на милость, кого ты хочешь провести?Тут Гиллон поднялся во весь рост.– Да разве мы когда-нибудь… Разве Камероны когда-либо… когда-либо…– Вот что, приятель, ты нам не вкручивай. Затесался ты к нам и теперь вздумал поиграть нашей жизнью, решил отравить нас, лишь бы получить свои пенни, и, думаешь, мы тебе это простим?– Но я же говорю вам… Стойте, подождите! Смотрите на меня. Вот сейчас я съем этого моллюска…Слова его потонули в гвалте. Не желали они иметь дела ни с Гиллоном, ни с его улитками.– Смотри не делай так больше, приятель, – крикнул кто-то из темноты. – Никогда больше не делай с нами такого.Он пытался что-то сказать – ведь вся их репутация за один вечер погибла, – но поделать уже ничего было нельзя. Толпа начала расходиться: мужчины возвращались в «Колледж», а женщины и детишки, толкаясь, спешили покинуть «площадь», чтобы не чувствовать запаха раковин и не видеть Камеронов. 8 Гиллон опустился на дно фургона.Виски и эль сделали свое дело, сняв с него усталость, но сейчас они больше уже не действовали. Он привалился к одной из бочек, пристыженный и бесконечно усталый. Он боялся посмотреть на сыновей, а они в свою очередь не в состоянии были видеть, как страдает отец.– Хоть для огорода водорослей привезли – и то дело, – заметил Эндрью.– Угу, все-таки кое-что, – подтвердил Сэм.К этому времени уже наступила ночь и стало холодно.– По-моему, пора нам двигаться, пап, – оказал Сэм.– Куда двигаться?– Домой. Холодно. Мне, к примеру, холодно, и лошадке холодно, и тебе наверняка холодно.Ему не было холодно. Он ничего не чувствовал – ни нутром, ни кожей. Они сидели на повозке, не зная, что делать, и слушали ржание лошаденки, оросившей чего-то – то ли воды, то ли пищи, они не знали чего: не очень они были сведущи по части лошадей.– Вопрос вот в чем: что мы будем делать с этими раковинами? – сказал Эндрью.– Вопрос в другом, – сказал Сэм, – и пора нам об этом подумать: как мы скажем ей?– Нет, кто скажет ей? – поправил Джем.И снова молчание. Вопросы эти были слишком мучительны, и слишком страшно было на них отвечать. Рано или поздно просто что-то должно произойти.– А есть у нас деньги? – спросил вдруг Гиллон.У всех вместе нашлось восемь шиллингов.– Пойди вниз, – сказал Гиллон, обращаясь к Джемми, – и купи мне бутылку виски. Не хорошего виски, а самого что ни на есть дешевого.– От дешевого тебе плохо станет, пап, мутить начнет.– Вот и хорошо.– Не надо, пап. Ведь не поможет.– Сходи и добудь мне виски.
Они сидели в фургоне и несли вахту возле вдребезину напившегося отца. Время от времени они прикладывались к бутылке, но виски было для них слишком крепким. Это было непатентованное виски: его гнали подпольно для кабаков, и пили его алкоголики или люди вроде Гиллона, которым хотелось залить свои грехи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166