Он горд, тщеславен, но в то же время слаб и ни к чему не способен; у него нет ни ясного ума, ни сильной воли... Отдать ему в руки судьбу Речи Посполитой, значит обречь ее на прежний беспорядок и погибель... Это - не государственный муж, а только тень человека, который издали выглядит как каменная статуя, а вблизи оказывается мглой и призрачным видением. Не говорите мне больше о нем.
Слушая его, Клемент схватился за голову.
- Довольно! - вскричал он. - Теперь довольно! Ты предубежден, несправедлив, ты весь под влиянием фамилии, когда-нибудь ты, может быть, пожалеешь о том, что добровольно отдал ей себя в жертву...
- Я не отдал ей себя в жертву, - холодно отвечал Теодор. - Я с сегодняшнего утра оставил место в канцелярии князя-канцлера. Я сам отказался от службы у него...
Клемент даже подскочил на месте, словно не доверяя своим ушам.
- Это еще что за новость? Как это случилось? Что же ты думаешь делать?
Паклевский довольно спокойно рассказал доктору о том, как он, заподозренный в нескромности и болтливости, не смог снести несправедливых обвинений и сам отказался.
Лицо доктора прояснилось.
- Это самое лучшее, что могло случиться с тобой! - воскликнул он, обнимая юношу. - Ради Бога, оставь ты теперь свои предубеждения и позволь мне за тебя поговорить с гетманом; у него ты займешь в сто раз более блестящее положение, чем то, на какое ты мог рассчитывать у канцлера после десяти лет унижений. Староста Браньский все чаще жалуется на ревматизм, Бек совсем не знает страны, нам нужен кто-нибудь...
- Ни за что на свете я не буду этим "кем-нибудь" у гетмана! - крикнул Тодя. - Ни за что!
- Да ведь ты даже понять не можешь, какая будущность может открыться перед тобой: это безумие, это самоубийство! - восклицал, подскакивая на месте, доктор Клемент.
- А в противном случае это навлекло бы на меня, кроме укоров собственной совести, проклятие матери, - прервал Теодор.
Доктор в отчаянии ударил рукой о стол и подпер голову ладонью; с сожалением и укором взглянул он на Паклевского.
- По крайней мере, не соглашайся уступить канцлеру и вернуться к нему, - медленно заговорил он, снова овладев собой, - и не вмешивайся ни в какие дела. Все говорят, что у тебя необыкновенные способности, что ты находчив и разумен не по летам... Если ты не хочешь служить у гетмана, то мы устроим тебя у коронного подстольника или у киевского воеводы.
- Благодарю, - отвечал Теодор, - это было бы то же самое, что служить гетману; у канцлера я не буду служить, потому что ушел от него, но порядочность требует, чтобы я не переходил в противный лагерь, и я этого не сделаю.
- Ты упрям так же, как мать! - крикнул доктор.
- Хорошо было бы, если бы я имел все ее качества, - сердито отозвался Паклевский, - тогда я согласился бы унаследовать все ее недостатки!! Это упрямство указывает на силу характера...
Заметив, что он обиделся, Клемент поспешил обнять его.
- Не сердись на меня, у тебя, наверное, нет и не будет на свете лучшего друга, чем я. К чему же дуться? Что же ты думаешь делать?
- Поеду в Борок, - отвечал Паклевский, - я должен дать матери отчет в том, что случилось, и выслушать ее совет.
- Но только не спеши ехать, - прервал француз, - отдохни, выжди и подумай еще, прошу тебя об этом.
В уме француза, очевидно, зародились какие-то новые планы: он ходил по комнате, упорно над чем-то думая, останавливался и снова ходил.
- Где ты живешь теперь? - спросил он.
- У меня еще нет квартиры...
- Остановись у меня! - воскликнул Клемент.
- Во дворце гетмана! - рассмеялся Теодор. - Вы же сами понимаете, что это невозможно. Меня бы сочли не только неблагодарным, но и предателем.
- Ну, хорошо, тогда, по крайней мере, приди ко мне завтра, - попросил доктор, - приди так около полудня, я тебе скажу что-нибудь, дам совет...
Он упрашивал Теодора, крепко пожимая его руку.
- Для вас я без преувеличения пошел бы в огонь и в воду, но только не во дворец гетмана, - воскликнул Теодор.
- А, да ну тебя! - крикнул француз, выведенный из терпения.
Теодор, услышав это довольно-таки грубое проклятие, которое даже неловко повторить, вместо того, чтобы рассердиться, от души расхохотался и начал обнимать доктора.
Настроение его вдруг изменилось: молодость редко сохраняет надолго раздражение и гнев.
Клемент сейчас же воспользовался этим.
- Что же, черт возьми, - воскликнул он, - тебе уже запрещают посещать друзей, и все это потому, что ты просидел несколько месяцев в этом притоне заговорщиков, который называется канцелярией канцлера!! Значит, ты остался их рабом, хоть и скинул с себя ярмо! Стыдись!
- Я не хочу показаться предателем! - сказал Теодор.
- Но, если совесть твоя чиста, что тебе за дело до чужих толков? Приди вечером, когда только захочешь, никто тебя не увидит.
- Это имело бы такой вид, как будто я стыжусь того, что делаю и скрываю свои мысли!! Нет! Нет! - сказал Теодор.
Француз с сердцем выругался на новый лад.
- Ну, послушай, - сказал он серьезно, - я желаю от тебя и требую, чтобы ты ко мне пришел! Ты должен это сделать. Это твой долг! Понимаешь?
- Тогда - только днем, около полудня, - отвечал Теодор. - Пусть люди болтают, что хотят, но, если вы, дорогой доктор, думаете, что можете сделать из меня сторонника гетмана, то вы жестоко ошибаетесь!
- Ну, приходи только, - коротко, но решительно сказал Клемент, обнимая его, - только приходи.
На этом они расстались.
Доктор Клемент занимал во дворце гетмана несколько комнат, отделенных только сенями от спальни Браницкого, который желал во всякое время иметь его около себя. Гетман, как почти все люди, хорошо пожившие и любившие жизнь, под старость становился мнительным и всякое легкое нездоровье готов был считать серьезной болезнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101