Мшщуй, которому часто приходилось бывать при княжеском дворе и в
усадьбах окрестной шляхты, не мог припомнить, кто могли быть эти две
женщины; между тем наружность их была такова, что их невозможно было
забыть тому, кто хоть раз их видел. Расцветающая красота девушки невольно
приковывала внимание и уже навек запечатлевалась в памяти. Но и старшая
женщина была поразительно красива и интересна и выражением лица, и
манерами, обличавшими в ней чужеземку. У нее и цвет лица был более
смуглый, чем у польских женщин, а на верхней губе виднелся черный пушок.
Крепкая, высокая, полная, она имела вид и манеры королевы, а взгляд ее
обнаруживал привычку властвовать.
Хотя сама эта встреча в чаще леса и испуг младшей из женщин
свидетельствовали о том, что они находились в отчаянном положении, одни,
всеми покинутые и преследуемые дикой чернью, которая не щадила ни
костелов, ни женщин, однако, несмотря на это, в выражении лица старшей не
было заметно особенной тревоги. Только черные дугообразные брови
сдвинулись над глазами, и две морщины прорезали лоб. Она долго
приглядывалась к мшщую, ожидая чтобы он заговорил первый.
- Не бойтесь, милостивая пани, - сказал новоприбывший, - мы не
разбойники, мы сами уходим от разбойников. Вот здесь нас двое братьев
Долив, а это - лясота из-под Шроды, а тот - служащий человек из замка. Мы
едем из разоренного края, от Гдеча, где уже не осталось ни одной живой
души.
Пока Мшщуй говорил это, женщина не спускала с него внимательного
взгляда и потом с таким же вниманием стала присматриваться к подъехавшим
спутникам Мшщуя; из-за ее плеча выглядывало встревоженное бледное личико
девушки, кутавшейся в материнский плащ.
При виде этих одиноких, беззащитных женщин в чаще леса, все
остановились, глядя на них с глубоким сожалением. Бороться со всякого рода
несчастиями - мужское дело, но когда беспомощной и бессильной женщине
приходится стать лицом к лицу с разнузданной чернью, когда гибнет девушка
в цвете лет, тогда сжимается болью самое равнодушное сердце.
Объятые глубокой жалостью, подъехавшие мужчины молча смотрели на
женщин; и даже Лясота, который вспомнил свою семью, шире раскрыл угасавшие
глаза и задвигался на своем коне.
- Благодарение Всевышнему за то, что Он привел вас сюда, - заговорила
старшая женщина, - благодарение Господу! Вот уже третий день, как мы сидим
здесь одни, плача и дрожа. Последний слуга, который был с нами, пошел
разузнать, что делается в окрестностях, и еще не вернулся. На нашу
усадьбу, Понец, напали жестокие полчища - целая масса людей... Мы с дочкой
едва-едва успели спастись, захватив с собою старого слугу. Но и тот ушел и
не вернулся, а нас здесь ждет голодная смерть или звериная пасть... Бог
один ведает, что сталось с домом и с мужем!..
Прикрыла рукой глаза, из которых брызнули слезы, и умолкла.
Все сошли с коней и подошли к ним ближе. Молодая девушка, все еще не
отделавшаяся от страха, пряталась за мать. Имя мужа этой женщины было
известно рыцарям: сама она была родом с Руси, родилась от матери гречанки,
а замуж вышла за могущественного владыку Леливу. Звали ее Мартой.
При Болеславе Великом, когда отношения с Русью были теснее и
отличались большим дружелюбием, князья жупаны часто женились на русинках,
а иногда русины выбирали себе жен при дворе короля или в шляхетских
усадьбах.
Никто из рыцарей не знал Марты Леливы и ее дочери и никогда в жизни
не встречался с ними. Но мужа ее Спицимира или Спытка, как его называли,
недавно поселившегося в усадьбе Понец, видали не раз и Лясота, и братья
Доливы. Это был уже пожилой человек, рыцарь в полном смысле этого слова,
беззаветно храбрый, прославившийся своими смелыми походами. Страшно было
даже подумать о том, что с ним могло статься, но всем было одинаково ясно,
что, если в момент нападения он был дома, то скорее отдал бы жизнь, чем
спасся бегством. Он мог устроить побег жены и дочери, но сам, наверное,
выдержал нападение.
Но не желая напрасными словами увеличивать горе женщины, никто не
спрашивал о нем; она сама, ломая руки, начала рассказывать о нем, потому
что, как все женщины, перенесшие тяжелое горе, она не могла уже больше
сдерживаться и должна была говорить о себе.
- Бог один ведает, что сталось с моим любимым мужем, - говорила она.
- Он хотел биться со своими людьми до последней крайности, но разве
мыслимо, чтобы он мог, хотя бы с боем прорваться сквозь ту толпу, что его
окружила со всех сторон?
Тут обе женщины принялись плакать. Тогда Лясота, не проронивший до
сих пор ни слова, подошел к ним и показал им свою растерзанную одежду и
окровавленное тело, кое-как перевязанное тряпками, на которых проступали
пятна крови.
- Теперь уже не надо роптать, а надо благодарить Бога тем, в ком еще
есть кровь, - сказал он. Мои все погибли. Я спасся только чудом. Кого Бог
осиротил, тот должен покориться судьбе, оплакав погибших. Благодарите
Бога, что вас не изрезала в куски чернь, которая озлилась на всех рыцарей,
жупанов и владык и решила уничтожить наше племя во всех землях.
Я знавал Спытка и думаю, что не посрамил себя и сражался до конца. Да
и нам, мне и многим еще уцелевшим, немного уж осталось жить. Знаете ли вы,
милостивая пани, что из тех панов, что укрылись в Гдече, не спаслась ни
одна живая душа: кто остался жив, того увели в неволю.
Женщины снова заплакали, громко причитая и ропща на судьбу, все
остальные молчали, не было слов, которыми можно было бы утешить их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13