Теперь трамвай убрали, улицу заасфальтировали и пустили по ней троллейбус. Помню, что шумный трамвай, когда я ночевал у Сергея, не беспокоил нас нимало. А вот теперь и шуршащий транспорт оказался беспокойным, и красноватый свет рекламы гастронома напротив назойливо лез в глаза, несмотря на все попытки сомкнуть веки и заснуть. Усталость отступила, но и бодрости не было. Полежал, поворочался и встал, чтобы задернуть штору, хотя вначале полной темноты и не хотел.
И в самом деле, в темноте стало еще неприятнее. В квартире давно все затихло. Не знаю, спала ли Полина Антоновна, но из ее комнаты не доносилось ни звука.
"Что же мне предстоит?" - подумалось о предстоящей работе. На ощупь нажал я кнопку настольной лампы и зажег свет. Из-под абажура большая часть его падала вниз, и большие шкафы у стен, уходящие в темноту, показались еще больше.
"Но Сергей был аккуратен".
И я не ошибся. Открыв дверцу наугад, я вместо хаоса бумаг, которым сам грешу, увидел стопку папок. На каждой четко и разборчиво было написано содержание. Я потянул за шнурок одной из папок и еще больше порадовался. Содержимое в точности соответствовало содержанию.
"Ну, это облегчает задачу..."
Я с удовлетворением прикрыл дверцу. Потом открыл другую. Порядок был везде, и настроение мое поднялось. Захотелось продолжить поиск.
"А что в столе?"
В столе, правда, стопроцентного "орднунга" не оказалось, но разобраться можно было и здесь. Стол, как и все в комнате, был старинный, выполненный некогда по заказу. На ключ запирались не только дверцы, но и каждый ящик в отдельности. Однако прошедшее время я использую в самом прямом смысле. Запирались они когда-то, теперь все ящики выдвигались свободно, и отверстия для ключей были забиты давней пылью.
Я выдвигал ящики один за другим и просматривал бегло. В столе по первому впечатлению были собраны бумаги, так сказать, текущие, особого интереса не представляющие. Так, один был забит квитанциями по оплате за квартиру за много лет. Среди них я увидел лицевой счет с призывом: "Долг каждого съемщика жилой площади перед государством - своевременный взнос квартирной платы". Эта часть архива, разумеется, ни для Лены, ни для коллег Сергея интереса не представляла.
Остался один, нижний справа ящик. Я потянул его на себя, но ящик не подался. Он был заперт.
"Что тут? Деньги? Документы?"
Впрочем, через минуту я убедился, что предосторожность хозяина была чисто символической. В центральном ящике в углу лежала связка ключей, маленьких изящных ключиков, о назначении которых было нетрудно догадаться. Я легко нашел нужный.
Нижний ящик был почти пуст. Среди пожелтевших бумаг лежала одна такая же старая, как говорили раньше, общая тетрадка в клеенчатой обложке. Я раскрыл ее где-то посредине. Написанные неважными по качеству послевоенными чернилами строки давно вылиняли и читались с трудом.
Пришлось подвинуть поближе настольную лампу под зеленым абажуром. К счастью, почерк у Сергея был очень разборчивым. Записи шли подряд, строчка за строчкой, без выделения прямой речи, но сейчас я ее выделю.
На той странице, что я открыл наугад, было написано:
"Что я мог сказать ей?
Я сказал:
- Никто никогда не будет любить тебя так, как я.
Стыжусь этих слов. Они пошлые, напыщенные. Но это правда. Как утопающий, схватился я за соломинку и сказал их. Но разве соломинка спасет!
Она отвечала тоже какими-то чужими словами, которые, наверно, всегда говорятся в таких случаях.
- Успокойся. Ты еще встретишь много девушек лучше меня.
- Лучше не бывают.
Как глупо! Конечно, лучше ее нет, но сказано опять ужасно, беспомощно, бесполезно. Я не пробился сквозь стену, разделяющую нас, не доказал, не убедил, что я тоже нужен ей. Она утешала меня...
Невыносимо вспоминать. Зачем я это пишу?!"
Признаться, в первую минуту мне показалось, что Сергей баловался сочинительством. Но тут же ясно стало, что читаю я не роман, не рукопись, предназначенную в печать, читаю то, что ни для кого не предназначалось...
Да, это был дневник. Я посмотрел дату записи. В том году, когда писались эти строчки, нам было чуть больше двадцати. Мы были почти неразлучны. А я ничего не знал.
Я прочитал еще несколько строк.
"Она сказала:
- Ну, я пойду.
И ушла. Ушла.
Не может быть!
Как же жить?!"
Эти короткие фразы были так и написаны, каждая на отдельной строчке.
Невольно я закрыл тетрадь.
Конечно, с годами начинаешь понимать, как мало знаешь об окружающих людях. Даже о близких. Каждый человек в чем-то и для кого-то тайна. Сколько раз я сам делился с друзьями тем, чего никогда не сказал бы родителям или жене. И если даже секреты не столь велики, без них, видимо, не обойтись. В отличие от животных нас обезоруживает нагота, будь то телесная или душевная, и мы нуждаемся в самозащите, своего рода оболочке, оберегающей от нескромного или нежелательного взгляда. Наверно, это следствие той неповторимости, в которую входят не только отпечатки пальцев, но прежде всего внутренний мир, а он не витрина магазина. Впрочем, и в магазине под прилавком прячут то, чего не выставляют на витрину.
Вот получилось, что и Сергей прятал в душе и в ящике стола мне неведомое, хотя в те годы мы редкий день не виделись, причем чаще у него, в этой самой комнате. Ведь у Сергея была квартира, а моя семья жила в одной комнате в коммуналке. Где же еще было и заниматься и болтать, да и ночевать случалось нередко... А не знал ничего.
Поэтому, несмотря на все понимание жизни, я испытал известную досаду. Десятилетиями складывавшийся образ друга, образ, в котором натура убежденного холостяка, человека, свободного от увлечений, а тем более от страстей, была едва ли не краеугольным камнем, привычной "витриной", этот образ оказался неполным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47