Наконец явились придворные дамы, прибыли и два доктора. Ее прикрыли белым платком. Хирург тут же, на траве, пустил ей кровь. Ей пришлось пролежать таким образом около двух часов, по прошествии которых ее привели немного в чувство и унесли во дворец". Каково?"
Картина, пожалуй, была описана живо. Высвечивались нравы и время. Но чем заинтересовало это описание Сергея, я не совсем понял.
"Деликатная царица. Почувствовала дурно и вышла, чтобы придворных от молитвы не отвлекать".
Сергей покачал головой.
"Нет, не деликатность тут. Страх".
"Какой страх?"
"Да ведь где случилось? В церкви".
"Ничего удивительного. Душно. Тесно".
"Главное, страх перед Богом. Решила - кара пришла".
Хотя личность Петровой дочери занимала меня мало, я был о ней в целом не самого худшего мнения. Все-таки любительница маскарадов на троне лучше, чем ее племянник-солдафон.
"За что же кара?"
"Ну, это не вопрос".
"Почему? Она была против смертной казни, например".
"И вообще, как сказал поэт, веселая царица, да? А что такое "изумленным быть", помнишь?"
Я не помнил. Сергей пояснил:
"Это когда человеку стягивали голову веревкой и крутили до тех пор, пока он не начинал говорить такое, чего и сам не понимал. Обычная пытка считалась, между прочим. Но я не о том. Пытку, если хочешь, на эпоху списать можно, на тайную канцелярию, на усердие заплечных дел мастеров. Я о личном, что ни на кого не спишешь".
"Что именно?"
"Иван Антонович, заживо погребенный, заточенный, ссыльный все двадцать лет, пока государыня танцевала. Он-то на совести непосредсивенно".
"Это тоже эпоха. Политика. Династические интересы".
"Не сомневаюсь, что у нее самой аргументов еще больше было. Но это слова. Для дипломатов, царедворцев, себя ими не убедишь".
"Да может быть, она и не убеждала себя вовсе?"
"Убеждала. Пыталась".
"Ты так уверен?"
Он почему-то нахмурился.
"Ты сам ответил... Своим заступничеством. Да, она была человеком добрым. Потому и страшилась кары. Совесть болела. Танцевала, танцевала, а внутри болело. Умерла-то она до срока... Подточило..."
Вот так он мог... Хотя с точки зрения общего процесса, какое имеет значение, мучила совесть Елизавету или не мучила! Это дело личное.
А Сергей, до личных дел охотник, свое "личное дело" хранил в ящике под запором...
Интересно, сколько лет было Елизавете, когда она?..
Кажется, пятьдесят два. И Сергею тоже...
Кто же Ольга, кстати?..
Наконец-то пришел сон.
Проснулся я рано. Едва светало.
Я обвел глазами комнату и увидел, что утренний сумрак слегка подсвечен. Все еще горела настольная лампа, которую я не погасил, засыпая. Рядом с лампой на столе лежал открытый дневник. Я все вспомнил.
- Что, зачитался с вечера? - спросила Полина Антоновна, когда я вышел из ванной, приглаживая влажные волосы.
- А? - не понял я.
- Выходила я ночью, у тебя свет горел. Под дверью видно.
- Виноват. Заснул и лампу не выключил.
- А я думала, с бумагами завозился.
- С бумагами все в порядке. Систематизировано, по папкам разложено. Все ясно.
- Хорошо. Тебе возни меньше.
- Кроме научных, есть еще личное?
- Личное? Какое личное? Откуда? Он даже поздравительные открытки выбрасывал. Документы? Или жировки какие-нибудь...
- Жировки тоже есть. Но я имею в виду дневник.
Было заметно, что я удивил тетушку.
- Неужели он дневник писал? Никогда не видела.
- Дневник старый. Еще студенческих лет.
- И об этом не знала, - сказала она как-то озабоченно.
- Да ведь дневники для себя пишут.
Полина Антоновна кивнула, соглашаясь.
- Вот ты что читал, значит. Интересно?
- Я просмотрел только отдельные страницы.
- И что?
"Неугомонная старуха. Все ей нужно!"
- В принципе интересно. Это же наше время. Но дневник все-таки вещь сугубо личная.
- Потому и не стал читать?
- Нет, заснул. Кое-что, однако, вычитал. Неожиданное.
Мы все еще стояли в прихожей. Я у дверей ванной, Полина Антоновна у входа в кухню, с чайником в руках. Чайник качнулся и струйка желтоватой вчерашней заварки пролилась на пол.
- Ой! Смотрите.
- Ничего, вытру.
- Ну, заваривайте, а я сейчас.
Я прошел в кабинет, привел себя окончательно в порядок и постучал в комнату Полины Антоновны. Дневник я захватил с собой.
- Вот, пожалуйста.
Она взяла его в руки, посмотрела, переводя глаза с тетрадки на меня и снова на тетрадку, но не открыла, положила на стол в сторонке.
- Что ж ты там такое вычитал? - спросила Полина Антоновна, разливая чай.
- Я не знал, что Сергей был влюблен.
- Вот как...
- Да, любил девушку.
- И все?
Я пожал плечами.
- Любовь - не картошка.
И она улыбнулась, хотя только что была почти сумрачной.
- Молодой был, вот и любил. Что в этом особенного?
- Мне он никогда не говорил... А вы знали?
Она будто не поняла меня.
- Кого?
- Про его любовь.
Полина Антоновна не ответила, завозилась с чем-то.
- Знали, что он любит? Кого?
- Кого? - переспросила она. - Разве там не написано?
И она прикоснулась длинным сухим пальцем к обложке дневника.
- Там, где я читал, Сергей пишет просто "она".
- И все?
Снова повторился уже прозвучавший вопрос.
- Я же говорил, смотрел мельком.
- А я вообще не видала.
- Выходит, и вы не знали?
Она сняла очки, стала их протирать.
- У вас тогда много девушек знакомых было.
- И все-таки любопытно.
- Я тоже хочу поглядеть.
- Смотрите. А я вечерком.
Полина Антоновна надела очки, посмотрела на меня.
- Что сегодня надумал?
- Ничего. Поброжу по городу.
- Походи, походи. Повспоминай.
Она протянула руку к тетрадке, но при мне так и не открыла ее.
- Спасибо за угощение.
- На здоровье. Скажешь тоже, угощение...
Я уже надел плащ, когда зазвонил телефон.
- Послушай, сделай одолжение, - крикнула из комнаты Полина Антоновна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47