— Представь себе, Тойер, наш поджигатель запалил пасторский дом, тот самый, где жил Нассман. Среди бела дня, все улики — коту под хвост.
— Задержали его?
— Нет, но мы контролируем все дороги на Мангейм.
— Дом ведь был на охране…
— Просто заперт. Ты же знаешь место, туда можно подобраться и незамеченным…
Верно, Хейлиг-Гейстштрассе находилась буквально в двух шагах от главной пешеходной зоны города, но порой производила впечатление вымершей улицы.
— Что, в газете много написали про Нассмана? Я как-то прозевал и не читал…
— Достаточно много, — прогудел Зенф. — Если предположить, что поджигатель просто хотел показать свою удаль, то цель была идеальная. А куда вы, собственно говоря, направляетесь? Прокуроршу свою ублажать?
— Я заболел, наглец, — слабо парировал Тойер такую чудовищную бесцеремонность и двинулся дальше. Итак, дом пастора исчез. Таким образом, дело похерено. Вот только не всех это устроит…
— Знаешь что, — добродушно прохрипел Фабри, — я считаю, что прежде всего ты должен извиниться перед своими парнями. Согласен?
— Неужели и ты считаешь, что я все усложняю и вообще что я не прав? — Тойер устало обмяк на софе, и даже телефонная трубка казалась теперь тяжелей гантели.
— Нет, я полагаю, что ты, возможно, и прав. Впрочем, можешь и заблуждаться.
— Знаю, дружище, знаю. — Ему стало стыдно, он никогда не мог спорить с Фабри.
— Помочь тебе я ничем не могу. Уезжаю на лечение на Балтику, представь себе. Антибиотики уже не помогают — я столько наглотался этой дряни, что после смерти, вероятно, буду представлять собой опасность для окружающей среды и меня похоронят в специальном саркофаге.
— Брось болтать глупости. Лучше подскажи, что мне делать?
— Ты должен хорошенько ухватиться за какую-нибудь нить. Если получится, ты сможешь убедить остальных, что дело стоит копать и дальше. Лично мне представляется весьма сомнительным, чтобы какой-то там сумасшедший мальчишка мог специально поехать из Мангейма в Гейдельберг с намерением поджечь пасторский дом…
— Да, но вообще-то фотография дома была напечатана в газете…
— В «Рейн-Неккар-Цейтунг»?
— Да.
— И ее регулярно читает тот мангеймский полудурок? Нет, Тойер. Если бы тебе удалось доказать, что дом поджег кто-то другой, тогда дело опять открыли бы. Тогда у полиции снова появится головная боль — преступник, которого, по нынешней версии, быть не должно. Ты еще тут?
— Да. Я слушал тебя и кивал, как ребенок, не понимающий пока, что такое телефон.
— Еще научишься понимать. Ладно, Тойер, мне пора делать ингаляцию, да и голод меня уже донимает, как обычно. Ведь я ничего не ел в течение всего разговора…
Тойер услышал, как его друг захрустел чипсами, но ничего не сказал.
— Ты хотя бы побывал на месте пожара? Осмотрел его?
Сразу за мостом Тойер свернул налево. Он расплющит нос первому же туристу, который пристанет к нему на Главной улице с вопросами. Сейчас ему действительно не хотелось петлять по лабиринту переулков, он стремился поскорее дойти до Старого моста, пару шагов даже пробежал. Почему он так злился? Ведь Фабри прав: он должен был поглядеть на сгоревший дом, получить собственное впечатление. Вот только сегодня ему каждый что-то объяснял, каждый вроде бы понимал ситуацию лучше, чем он. Возможно, так оно и было, но мысль об этом нервировала.
Как всегда, он ошибся и очутился не там, где рассчитывал, но тут же сориентировался в сутолоке, вышел к «Круассану», чтобы затем затопать по Нижней улице по направлению к церкви Святого Духа.
Нет, он свернул слишком рано, балда, ведь это старинный цейхгауз, Маршталль, надо было пройти до следующего переулка. Чуть выше, на Главной улице, бурлили людские потоки. Неужели ему в самом деле хотелось идти туда, в тот квартал? И зачем те молодые павианы, которые теперь — наконец-то он счел это поистине неслыханным бесстыдством — скакали вокруг его почти что приемной дочери, зачем они вырядились в какие-то небесно-голубые младенческие цвета…
Небесно-голубые младенческие цвета?
Небесно-голубые младенческие цвета.
Небесно-голубые младенческие цвета!
Мангеймский поджигатель, вероятно, не принадлежал к числу больших хитрецов, но предчувствие того, что его сейчас возьмут за жабры, сработало. Их взгляды встретились буквально на мгновение, и парень уже помчался прочь, в сторону Бисмаркплац.
Тойер быстро сообразил, что на быстроту собственных ног ему рассчитывать не приходится. В эпоху, когда даже пенсионеры с трансплантированным сердцем могли участвовать в триатлоне местного значения, он причислял себя к самой нерасторопной части человечества.
Он в отчаянии огляделся, отыскивая взглядом какие-нибудь подручные средства передвижения, а небесно-голубой парень улепетывал во всю прыть. Конфисковать, на худой конец, больничное кресло? Ага, вот что ему нужно: из переулка вырулил на современном скутере молодой человек — сыщик не без гордости вспомнил, что в былые годы он был чемпионом по езде на самокате. Лет в восемь. Ну держись!
— Я тебя знаю! — усмехнулся студент — парень определенно был таковым. — Ты из группы, распутавшей дело со скрытой камерой! — Он попытался увернуться. Тойер, радуясь такой возможности, грубо ударил его кулаком по тощему плечу и ухватился за руль. Прохиндей потерял равновесие и грохнулся на мостовую.
Лишившийся твердой опоры гаупткомиссар лихорадочно размышлял, почему он так решительно записал парня в студенты. Ведь тот выглядел как любой другой молодой человек. Может, дело было в приличной круглой шапочке, стильном пирсинге на нижней губе, коротком ежике волос?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68