— Бауэр покончил с собой. Разбил голову о стену камеры. Бауэр мертв.
Тойер молчал. Хафнер курил, Лейдиг отрешенно теребил галстук. Мертвый неонацист — не такая уж и трагедия. Или все же варварство — так относиться к человеческой жизни?
— Остался ли теперь хоть какой-то шанс выяснить, что случилось на самом деле? — спросил Магенройтер и сам ответил: — Боюсь, что нет.
— Вы не совершили никакого преступления. Только высказали свое подозрение. А он был грязной свиньей.
— Так и надо на это смотреть. — Магенройтер кивнул. — Я постараюсь.
Они пошли в Центр.
— Бывают такие дела, — мудро проговорил Хафнер. — Многое так и остается во мраке.
Телефон. Лейдиг взял трубку, выслушал, несколько раз кивнул.
— Положительная статья о нас в «РНЦ», несмотря на самоубийство. Некоторые расценивают это как признание. Другие держатся версии об обезьяне. Тем более что мы располагаем фактами в пользу обеих версий.
— А я, — грустно заметил Зенф, — вероятно, никогда не узнаю, имелось ли в моих подозрениях хоть зерно истины…
Гаупткомиссар поднял голову и неожиданно для себя сказал:
— Помнишь, Хафнер, ты как-то говорил, что мы можем допросить бедняжку Бабси с таким же успехом, как и обезьяну?
— Нет, не помню. Кстати, прежде вы нам то выкали, то тыкали. Теперь же почти всегда говорите «ты». Это показательно: наша группа сплотилась вопреки всем невзгодам.
— Хорошо. Или плевать. Может быть, нам все же удастся опросить обезьяну. Как думаешь, Лейдиг?
Кликнув мышью, молодой комиссар вытащил из принтера пару листков.
— «Окончил школу в Эйзенштадте, Бургенланд»… — Он бегал глазами по строчкам, выискивая главное. — «Изучал лингвистику и биологию в Вене и»… Ну да, в Хильдесхейме, ага, там только лингвистику… вот-вот: «Что бы ни говорили мои критики и недоброжелатели, подопытные приматы безусловно проявляли способность к языковому общению по предложенной мной языковой дефиниции — коммунинету». Понятия не имею, как это правильно произносится, — признался Лейдиг и продолжал читать: — «И я в любое время могу и готов это доказать». Бред какой-то, как вы думаете?
— Дай мне номер телефона! — взволнованно воскликнул Тойер. — Нет, не надо!
Тойер запустил пальцы в редеющую шевелюру:
— Лейдиг! Получается, мы станем допрашивать обезьяну?!
Они переглянулись.
— Верно, — спокойно подтвердил Лейдиг. — Только мы одни не справимся.
— Нет, не справимся.
— А ведь обезьяна жестикулировала, пыталась что-то объяснить. Это наш последний шанс.
Тойер уставился на цифры. Телефон в Брюсселе. Гораздо лучше было бы сейчас выспаться. Но ведь он видел собственными глазами, как Богумил что-то изображал жестами.
Он сел к своему письменному столу, тяжело вздохнул и набрал номер телефона доктора Гельмута Хамилькара. Ждать пришлось недолго. Через два гудка трубку подняли.
— Хамилькар слушает.
Тойер тут же подумал о Ганнибале и Пунических войнах. Впрочем, великого карфагенского полководца звали ведь Гамилькар?… Он взял себя в руки, пытаясь не потерять нить разговора.
— Так я вас правильно понял, что вы зашли в тупик с вашим расследованием и нуждаетесь в моей помощи? — спрашивал доктор.
— Может горилла говорить или нет?! — волновался Тойер. — Возможно ли это вообще?
— Тут я должен кое-что объяснить… Видите ли, в процессе лингвистических исследований я заметил, что между морфологией и синтаксисом зияет пропасть, впрочем, вам это ни о чем не говорит… Видите ли, слова и фразы — разные категории.
— Да, — согласился Тойер, — слова — это слова, а фразы — это фразы.
— Распространенная концепция, — засмеялся его собеседник. — Моя модель заменяет эти частные определения, превращающие грамматику в подобие кулинарного рецепта, понятием «коммунинет», производным от слов «коммуникация» и «сеть» — по-английски, конечно…
— Да-да!
— Это довольно тяжело объяснить дилетанту. Традиционные грамматические модели опираются на информацию, которая делится на сегменты: фонему, морфему, слово, фразу, текст… Мое коммуникационное понятие определяет бесконечные плоскости общения. Сложное взаимодействие между температурой воздуха и ветром также образует коммунинет, который мы хотя и можем интерпретировать, но не в силах непосредственно понимать. Все вокруг — коммуникация, так говорил еще Вацлавик, тоже был из Ве-э-ны… — Хамилькар изобразил венский акцент и засмеялся. — Он трактует язык как особую форму бытия, включая в него язык тела и мимику. Всё вокруг нас — разговор без слов, это заметил еще Гегель. Да, произнесенное слово — исключение, исключительный случай коммуникации! Всё в мире хочет обмениваться информацией; синтез, природа, эволюция — все это разговор.
У Тойера пошла кругом голова.
— Так может нам помочь Богумил? Вы можете нам помочь?
— Я убежден в этом! — твердо заявил Хамилькар. — Я охотно приеду, если вы мне оплатите проезд…
— Да, конечно. — Тойер вздохнул с облегчением. — Он умеет говорить как человек?
— Нет. — Хамилькар напоминал врача, который втолковывает бестолковому пациенту неутешительный, но не смертельный диагноз. — Он осуществляет коммуникацию в другом коммунинете…
— Но вы сумеете его понять? — перебил его обалдевший Тойер.
— Думаю, сумею.
— Почему ваши исследования были прерваны? — Тойер испугался, не обидел ли его.
— Почему при жизни Ван Гога не была продана ни одна его картина? Почему Фрейд так поздно стал профессором? Я надеюсь, что в Брюсселе, городе в центре Европы, больше вкладывают в будущее, чем в помешанной на смерти Вене…
На том и расстались, договорившись, что Тойер может обращаться к нему в любое время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63