— Дело в том, что гейдельбергский самец гориллы… умеет говорить.
— Невероятно! — Зельтманн взволнованно перегнулся через стол. — Откуда вы знаете?
— Он сам мне сказал.
— Вот это да! — Директор в восторге ударил себя по ляжкам, но тут же опять посерьезнел. — Однако тут есть проблема!
— Какая же? — Тойеру надо было изложить просьбу, и он чувствовал себя при этом не очень комфортно.
— Откуда вы знаете, что горилла не лжет? Что тот самец не солгал, когда сообщил вам, что умеет говорить?
— Мы сможем доказать это научным путем.
— Это хорошо. Наука дает знание! Но я после разговора с Магенройтером… вы помните… он рвется на мое кресло, а потом его распилит… этот черный человек… Мне пришлось, — с пеной на губах продолжал больной, — пообещать ему, что до своего медицинского обследования я не приму никаких решений, не посоветовавшись с ним, понимаете? Я уже говорил вам об этом, точно? Точно, господин Тойер?
Сыщик не мог на него смотреть.
— Разрешение — еще не решение!
Зельтманн надолго задумался, и это дало Тойеру возможность поразмышлять об умственной деградации объекта его давней ненависти. Вот что остается от отъявленного карьериста, усердного, одержимого так называемыми инновациями и глупого как пробка, если отнять у него почет и власть, — трепещущая, смятенная, боязливая душа.
— Да, — произнес Зельтманн. — Вы правы. Разрешение вам дано. Пойдемте.
— Мне нужна еще подпись для директора зоопарка, — твердо произнес Тойер и вытащил из кармана куртки нужные бумаги. В них Лейдиг скрупулезно сформулировал суть. Как ни странно, все шло по плану, у сыщика даже пробежал по спине холодок.
С утра они встретились на работе, чуточку похожие на школьников, которые затевают очередное озорство и уговаривают друг друга, что ничего особенного в этом нет — подумаешь, подложить бомбочку в портфель зануды-учителя.
— Что там Хамилькар? — спросил Тойер. — Хафнер, ты позаботился о нем?
— Да, ясное дело, я перепеленал его, сменил памперсы и покормил грудью.
— Перестань паясничать! Он приедет сегодня вечером?
Хафнер вытащил из внутреннего кармана пиджака записку:
— В двадцать минут восьмого на четвертый путь.
— Надо его встретить и окружить вниманием, ведь он главная фигура в нашем плане.
— Я беру его на себя, — вызвался Лейдиг. — Заодно заеду перед этим в Шветцинген…
— Ты снова навещаешь ее? После всей той истории? — Хафнер погрозил ему пальцем.
Лейдиг покраснел.
Раздался стук в дверь — появился Зельтманн. Он дрожал всем телом. Заговорил еще с порога:
— Я должен заявить открыто и желаю это сделать. Вы все заметили, вероятно, что мои дела идут неважно. Мое будущее висит на шелковой ниточке, вода подходит к самому горлу, и все рушится в пропасть. Моя жена ушла, теперь это уже ясно. Господин Тойер, вы помните наш вчерашний разговор? — Тойер кивнул. — Его ведь не было, не так ли?
— Нет, он состоялся.
— Я прохожу медикаментозное лечение, — возопил директор. — Я был вчера… я не знаю, я плохо переношу лекарства, которые мне приходится принимать. Мне бы хотелось, ну, в общем, мое разрешение… переделать в запрет.
Тойер молчал.
— Пожалуйста, — тихо проговорил Зельтманн. — Возможно, я ошибался в первые годы нашей совместной работы, но теперь… Ведь мы давно работаем вместе, тянем одну лямку, вытаскиваем телегу из грязи, мы вчетвером, даже впятером, если считать меня, осел идет позади… все эти совместно проработанные годы…
— Двадцать лет, — твердо заявил Тойер. — Сожалею, господин Зельтманн. Эксперт, который будет допрашивать гориллу, уже в пути.
— А Момзен? — отчаянно всхлипнул директор.
— Санкционировал опрос свидетеля, если вы дадите добро.
— Он дал на это согласие? На опрос обезьяны?
— Надо ли говорить каждому встречному про все подробности операции? — Гаупткомиссар мысленно допустил, что он рискует работой.
— Вы ужасный человек! Я болен!
— Я вам не лгал, — сказал Тойер. — До того как оказаться в Гейдельберге, в Вене этот самец гориллы входил в небольшую группу, с которой велись исследования по языковой программе. Он обучен жестам языка глухонемых. Его учитель едет сюда, чтобы быть переводчиком.
Но Зельтманн, вчера вечером без возражений проглотивший сообщение о говорящей горилле, теперь не мог успокоиться:
— Но если он лжет, этот самец? Ему нечего терять! Его никогда не выведут на чистую воду! Вы это понимаете? — Его голос напоминал по звуку струю, ударяющую в гофрированный стальной лист.
— Мы это сделаем, — сказал Тойер и уже тише добавил: — Я очень сожалею, но мы это сделаем.
Зельтманн растерянно посмотрел на него:
— А если я попрошу вас вместо этого опросить другую обезьяну?
Все промолчали, и он ушел.
— Хреновые дела, — сказал Хафнер. — Мне его почти что жалко. Правда, совсем немного, чуточку.
— Пошли поедим, — предложил Зенф. — Мне надо отвлечься, я слишком разволновался…
— У них теперь, кажется, новая система оплаты — по карточкам, — сказал Хафнер по дороге вниз.
— Ничего себе «новая», ей уже два года, — возразил Тойер и вынул в подтверждение своих слов изрядно захватанную пластиковую карточку.
— Это еще что такое? — удивился Хафнер. — Я еще недавно платил наличными.
— Ты был единственным, — засмеялся Лейдиг. — Старушка Броммер питала к тебе слабость и всегда приносила из Шпарда-банка корзиночку с мелкими купюрами.
— Неужели? — Хафнер был удивлен. — Из Шпарда-банка? — переспросил он и угрюмо добавил: — Какую-то пластиковую карточку мне, конечно, тут тоже давали…
— Теперь она ушла на пенсию, твоя Броммерша, даже я об этом знаю, — сказал Тойер. — У тебя достаточно денег на карточке, Хафнер?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63