Ну, а потом свет снова померк. Второй раз за сутки.
16.
Жужжали мухи. Маленькие, которые зудели деловито и немного истошно, и большие, синие, издававшие зычные нудные звуки, похожие на отдаленный рев самолета. Солнечные лучи согревали затылок, болела нога, раскалывалась голова. Наверное, с высоты птичьего полета я выглядел как павший в бою партизан-десантник. Впрочем, шея действовала, и я мог даже вертеть головой, которая покоилась на вымазанном кровью валуне. Моей кровью. Ноги все ещё купались в озере Литтл-Краммок, причем левая была вытянута во всю длину. Я попытался согнуть её, но ничего не вышло. Только перелома мне сейчас и не хватало.
В остальном я чувствовал себя довольно сносно и уже не обращал внимания на шум в голове и боль, поскольку успел к ним привыкнуть. Вот только лоб. Он тоже болел, и это было нечто новенькое. Перевернувшись на спину, я снова попытался шевельнуть сломанной ногой. Как только я согнул её, на поверхность воды с плеском вынырнула веревка. Используя свой крестец как лыжу, я подобрался к воде и дернул за веревку. Она застряла между валунами, и потребовался ещё один рывок. Затем я принялся развязывать узел на лодыжке; все это время ногу кололо иголками, она словно мстила мне за дурное обращение. Наконец я освободился от веревки и попробовал встать. Левая нога была в порядке, хоть пляши, но правая изрядно распухла.
Я ухитрился отползти от воды и найти укромное местечко за первым рядом деревьев. Здесь, на севере, чтобы спрятаться, достаточно отойти на два шага от воды. Я сел и принялся растирать ногу, заодно собираясь с мыслями. Либо за мной следили от усадьбы, либо меня застал врасплох человек, который разрабатывал шахту после смерти Бернерса. Я попробовал составить список кандидатов. Судя по шишке у меня на затылке, следовало искать правшу, который умел бить так, чтобы отключить человека, не раскроив ему череп. Я выругал себя за то, что угодил в такую передрягу. Всегда и везде, даже здесь, надо сперва осмотреться, прислушаться, а уж потом шагать вперед. Сняв одежду, я разложил её на плоском камне в надежде высушить Башмаки уже пропали. Впрочем, это случилось, ещё когда я вылез из машины и вляпался в грязь.
Спустя полчаса моя правая нога почувствовала себя лучше. Когда я встал, она не подогнулась, и я не рухнул носом в куст перечной мяты. Влажная одежда затвердела от озерной воды и пота, но я надел её вместе со всем природным крахмалом и двинулся вдоль кромки воды или, по крайней мере, так близко к ней, как только мог, не рискуя выдать свое присутствие. Хижина стояла за излучиной маленького залива, и я увидел её с расстояния в полмили. Минут десять я сидел под сенью папоротников и наблюдал, но так ничего и не высмотрел. Все было спокойно. Я подобрался поближе, чувствуя себя персонажем ковбойского фильма. Хижина тоже была словно из кино: в таких отсиживались грабители в ожидании вестей о конце облавы. Я старался не наступить на сухие ветки и заработал твердую тройку по скрадыванию в условиях лесной чащи. Надо будет поговорить с профессорами грэнтэмского университета о введении такого предмета. Но сначала освоить его гораздо лучше, чем на "удовлетворительно".
Продвигаясь от укрытия к укрытию, я набрел на одно очень хорошее место. Даже слишком хорошее. Папоротники здесь были примяты, а низко нависшая ветка кедра отодвинута в сторону, причем совсем недавно. Отсюда открывался прекрасный вид на хижину. В листве и мертвой хвое на земле я нашел комок жевательной резинки в знакомой обертке. Еще одна жвачка прилипла к моему башмаку. Кто-то просидел в этом укрытии не менее получаса, наблюдая за хижиной. Я сунул фантик с жвачкой в карман и двинулся дальше.
Я решил приблизиться к хижине по касательной от кромки воды. С этой стороны не было окон. Я подобрался к одному из них, охраняемому зубастой пилой, нашел опору и осторожно приподнял нос над растрескавшимся подоконником. В хижине никого не было. Я снова задышал ровно и размеренно.
На двери снова висел ржавый замок.Я осторожно снял его. Содержимое моего ранца было разбросано по полу. Мне удалось спасти пару крутых яиц и банку сардин. Я разложил снедь на пустом столе и устроил пир, едва не поперхнувшись при этом, потом ополовинил флягу с водой. И, как выяснилось, правильно сделал, хотя трапеза не очень помогла. Выпавший из ранца кусок мыла смотрел прямо на меня. Купание и впрямь не помешало бы. Я разделся, схватил мыло и побежал к озеру. В холодной воде я сразу же продрог до костей. Все же мне удалось соскрести с тела последнего великого туриста немного грязи, а мыло сделалось шершавым от песка. Я совершил заплыв ярдов на сто, потом вернулся к черному илистому берегу. У меня мелькнула мысль, что после вчерашней ночи плескаться в воде глупо. Но потом я подумал, что человек, огревший меня по голове и бросивший в озеро, едва ли стал бы ошиваться поблизости, дожидаясь, пока течение принесет мой труп.
Я всячески пытался заставить себя не думать о грядущих бедах, когда стряслась одна из них. Беда моя стояла возле угла хижины под одним из окон и была похожа на человека в побитой молью шубе из медвежьего меха, облепленной навозом, дохлыми насекомыми и ветками. Кровожадный медведь, топтыгин, как сказал бы мой приятель Фрэнк Бушмилл. Фрэнк был ирландцем и мастером педикюра. Его салон располагался напротив моей конторы. Не знаю, с чего я подумал о нем именно сейчас. Впрочем, наверное, лучше было думать о ком угодно, только не о себе. Медведь смотрел на меня, я пялился на медведя. У меня не было даже полотенца, чтобы отпугнуть зверя. Я вспомнил о "винчестере" и наборе топоров в хижине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80