Где же тот, с которым я вчера ходил в сортир? Медведь не шевелился. Мы испепеляли друг дружку взглядами. Я подумал об открытой двери хижины. Возможно, медведь унюхал мою снедь. Слава богу, что я не напугал его, выбрасывая мусор. Кажется, я задрожал. Интересно, был бы я храбрее, будь на мне плавки? Затаив дыхание, и медведь, и я отстаивали каждый свои позиции. Я уже подумывал, не зарычать ли мне на медведя, когда он вдруг моргнул. Похоже, я победил! Медведь фыркнул и начал бочком отступать восвояси, как будто у него были боле важные дела, и он терял со мной время. Он не повернулся и не бросился наутек, не попятился, потому что пятиться было некуда. Он просто медленно отступил и, ломая кусты, скрылся в лесу, как путешественник, который, наконец, понял, что ошибся аэропортом.
Этот медведь оказался последней каплей: до меня дошло, что я тут нежеланный гость, и пора топать своей дорогой. Вернувшись в хижину, я начал собирать свои манатки. Проходя мимо печки, я пережил очередное потрясение: она оказалась теплой. Я отодвинул заслонку. В серой золе тут и там мелькали светлячки искр. Зачем топить печь в такую жару? Пошуровав в золе, я выудил печеную картофелину. Эта находка окончательно отбила у меня охоту задерживаться здесь. Я даже не стал звонить портье. Нынче утром мне хотелось путешествовать с такой скоростью, чтобы коридорные не успевали подбирать за мной долларовые бумажки. И тем не менее, надо было напоследок заглянуть в сортир. При свете дня там, наверное, не очень страшно. Не обращая внимания на боль в затылке, я полез вверх по тропе туда, где вчера меня так грубо оторвали от дела.
Сортир стоял на твердой скале, прикрытой тонким слоем чернозема. Следовательно, выгребную яму пришлось делать с помощью взрывчатки. Должно быть, кабинку можно сдвинуть, но я не понимал, как. Я несколько раз обошел вокруг сортира, следя боковым зрением за краем поляны. Сегодня я боялся и зверя, и человека. На третьем круге я заметил, что задняя стенка кабинки когда-то соприкасалась с землей. Трухлявые доски были покрыты грязью и облеплены сосновыми иголками. Я захлопнул дверь сортира и толкнул кабинку. Она пошатнулась. Я чувствовал себя как деревенский мальчишка в канун Дня всех святых. Кто-то умудрился снабдить заднюю стену кабинки петлями. Будка повалилась. Опрокинуть её оказалось легче, чем поднять крышку погреба. Да, вот она, шахта Бернерса.
Я оглянулся по сторонам и с волнением ступил на первую перекладину ведущей в шахту лестницы. Я прихватил с собой фонарик и теперь прекрасно видел, что шахта была весьма и весьма жалкая. Она оказалась гораздо мельче, чем я думал: вскоре под ногами уже был неровный пол. Высота ствола составляла футов двадцать, потом он отклонялся в сторону и превращался едва ли не в кротовый лаз. Я шел вперед, пригнувшись и втянув голову в плечи, но все равно задевал за стены и потолок каменного туннеля. Тут валялся отбойный молоток, подсоединенный к ведущим на поверхность шлангам. Путь преграждала деревянная клеть на полозьях, и я обошел её, едва не опрокинув одно из стоявших тут же ведер с мутной водой. У стены стояли кирки и кувалды. Ствол кончился. Он не отвечал моим детским представлениям о таинственных подземных ходах и кладах, и я чувствовал себя так же, как много лет назад, когда ребенком ползал под верандой Коулмена. Добравшись до конца выработки, я вдруг услышал тиканье электросчетчика. Но нет, оказалось, что это стук моего собственного сердца. Я снова огляделся, пожал плечами и двинулся обратно, к свету, стараясь не биться головой о торчащие из свода образцы породы. Прошмыгнув по единственной выработке Бернерса, я поднялся по лестнице и вновь поставил на место сортир, дабы он мог и впредь исполнять свое предназначение.
Отсюда мне был виден отвал шахты с его закопченными камнями и цветами. Видел я и рукоятку топора, который прихватил с собой для самозащиты, когда наведался к шахте в прошлый раз. Стреляющая боль в голове напомнила мне, чем кончилось это приключение. Когда я подошел поближе к отвалу, мне показалось, что топорище торчит чуть ли не из самой земли. Потом я вспомнил о яме с компрессором и бочонком бензина. Моя цепкая память вскоре была вознаграждена созерцанием уголка листа фанеры, засыпанного камнями и землей и скрывавшего похожую на могилу яму. Кто-то передвинул фанеру, и теперь раскоп был наполовину открыт. Торчащее топорище не давало листу фанеры сдвинуться ещё дальше. Я ухватился за края листа, получив при этом несколько заноз, и потянул фанеру кверху. Коричневые штаны, заправленные в желтые башмаки. Шнурки их были спутаны и связаны между собой. Я снова почувствовал знакомый зуд в коленях, когда увидел полоску грязной майки, выбившуюся из-под линялой зеленой байковой рубахи. Из её ворота торчала копна спутанных черных волос, рассеченная темно-красной раной, которую лезвие топора оставило на голове Джорджа Маккорда.
17.
Теперь, вспоминая тот день, я думаю, что тогда меня вдруг обуяло желание очутиться в более густонаселенной местности. Например, в театре "Гранада" на Джеймс-стрит в Грэнтэме во время субботнего дневного представления. Пора было дергать отсюда: смерть шла по пятам, и ради Джорджа я должен был выбраться живым. Сам-то он уже никуда не отправится, разве что в полицейский морг, а потом - на кладбище в Хэтчвее. Его будущее - раскрытая книга.
Джордж лежал ничком. Одна рука под телом, другая вывернута, как будто её использовали как рычаг, когда опускали тело в яму. Он уткнулся носом в землю, стало быть, мне не придется разглядывать его до боли знакомую физиономию. Я знал, что надо бы обшарить карманы, но не был уверен, что сумею удержать в желудке съеденные крутые яйца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80