Он успел добраться до ванной, прежде чем желудок взбунтовался и его вырвало. Никто не пришел на помощь. Он вцепился в дверцу аптечного шкафчика и распахнул дверцу. Его пальцы коснулись флакона, перед глазами зарябила этикетка. Этикетка нью-йоркской аптеки. Хлоралгидрат. Когда он открыл флакон и понюхал, его чуть не вырвало снова. И он понял, что именно эту отраву выпил вчера вместе с вином.
Кул с горечью подумал, что девушка подсунула отраву прямо перед тем, как затащить его в постель. Так что она успела вдоволь насладиться, прежде чем отправить его в нокаут. И ускользнуть.
Он нахмурился, в затуманенном сознании стали всплывать кое-какие мысли. К тому времени, когда появилось вино, конверт Серафина не вскрывала. И не знала, что письмо ничего не стоит. Следовательно, все, что произошло, спланировано с самого начала путешествия. Вынужденная посадка на пляже тоже была слишком удачной, слишком близкой к дому, чтобы быть случайной. Тем более до тихоокеанского побережья они могли добраться только миновав всю страну и её столицу. Он ругал себя последними словами, что не сообразил этого раньше.
Внезапное озарение придало четкость и стройность всему случившемуся: именно обладание письмом завело его так далеко. Именно его постоянная настороженность стала причиной выбора такого отдаленного места, где его можно было предательски бросить. Его захлестнула холодная ярость.
Спазмы в желудке прошли, и он выпил немного воды, потом добрел до кухни, зажег плиту и разогрел оставленный кофейник. Чашка горячего, крепкого кофе помогла - руки дрожать перестали.
Потом он вернулся в спальню, нашел свои вещи и оделся. Маленький пистолет, который он забрал у Серафины, исчез. Продолжая поиски, Кул обнаружил, что исчезли и все деньги, которые он снял из банка в Филадельфии.
Бумажник был пуст. Пропали деньги, карточки, все, что могло подтвердить его личность, даже фотография Элис. Он оказался один в чужой стране, разыскиваемый полицией, подозреваемый в убийстве.
Кул готов был сломаться. Птицы в джунглях приветствовали пением новый день, море отвечало им гулом волн, а Кул задавался вопросом, что делать. Прошлой ночью он готов был верить Серафине, но ночь наслаждений осталась позади, а теперь он, совершенно беспомощный, оказался в ловушке. Отчаяние нарастало, им снова овладела паника, возникло исступленное стремление бежать, бежать куда угодно, но только не сидеть на месте.
Какая-то часть сознания подсказывала махнуть на все рукой. Ничего не поделаешь, скоро за ним придут и так или иначе все будет кончено. Эта мысль возмутила его и разожгла такую ярость, что он готов был крушить все кругом. Кул с трудом заставил себя спокойно смотреть на море.
Пляж был пуст, никого не видно.
День разгорался, начинали ощущаться жара и влажность. Что-то в нем изменилось. Он понял, что играл роль пешки в опасной, хитрой и предательской игре, и в результате его как барана привели на это место для заклания. Причина теперь не имела значения. Сейчас он был один, избавленный от заблуждений, но все ещё живой. И собирался им оставаться.
Интересно, есть ли возможность подняться в горы к столице? Если бы он смог туда добраться, то сумел бы обратиться к Тиссону. Оставался шанс, что про Рамона Гомеса тут ещё не знают, но это почти ничего не давало. Он вспомнил слова Серафины, что до цели осталось семьдесят пять миль - слишком много для пешей прогулки. Слишком далеко, если учесть, что он не знает, по какой дороге идти. И притом большую часть пути пришлось бы одолевать крутые горы.
Альтернативой оставался Сан-Хосе, куда прошлой ночью отправился Джонсон. Но на дорогу нужны были деньги.
Он остановился, осматривая комнату в поисках чего-нибудь полезного. Его взгляд упал на стол резного красного дерева в стиле испанского барокко. Замысловатый сверкающий медный замком словно подмигивал ему, и Кул шагнул к столу, чувствуя, как медленно возвращаются силы.
Стол был накрепко заперт. Он потянул за крышку, но тяжелая панель красного дерева не поддавалась. Пришлось пойти на кухню поискать подходящее орудие. В комнату он вернулся с ключом для открывания консервных банок и маленьким молотком, и взялся за дело, безжалостно уродуя изумительное дерево. Казалось, прошло бесконечно много времени, прежде чем удалось проковырять дырку и ослабить замок. Консервный ключ и молоток полетели на пол, он открыл стол и зарылся в бумаги.
Там были главным образом всяческие деловые бумаги и счета, причем на испанском, за исключением небольшой пачки расписок, написанных готическим шрифтом. Прочитать он ничего не мог, уносить с собой не собирался, даже если бы и сумел судить о ценности бумаг. Но в маленьком ящике справа нашлось то, что ему было нужно - кожаная папка хрустящими купюрами: несколько сот гватемальских кетсалей и почти триста долларов мелкими купюрами, максимум в двадцать долларов.
Он рассовал это богатство по карманам, и тут в последним отделении нашел фотографию. Обыкновенный снимок, но на обороте красивым женским почерком написано: "Гедеону - со всей моей любовью, Мария".
Кул перевернул фотографию и посмотрел на девушку, позировавшую на фоне старинных руин в красивой кружевной мантилье. Тут волосы у него встали дыбом, и неудержимая дрожь пробежала по телу.
С фотографии - предполагаемого снимка погибшей девушки - на него смотрела Серафина Дельгадо.
Дрожащими пальцами он перевернул кожаную папку и увидел тисненые золотом инициалы, на которые вначале не обратил внимание: "G. C." - Гедеон Кул.
- Стерва! - прошептал он охрипшим голосом. - Стерва!
Темное пиво оказалось приятным на вкус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54