К вас есть Селеста.
- А что если мне не нужна Селеста, - невозмутимо ответил он. - Разве ты не знаешь, что мужчина по сути своей охотник? Его всегда влечет к тому, что недоступно и не идет в руки само.
- Вот как? Но меня это совершенно не интересует. - Она попыталась рассмеяться, но у нее ничего не получилось. Во взгляде его голубых глаз было нечто гипнотическое. Ее губы запылали в предвкушении его поцелуя, но он не рискнул сделать это на лестнице, где в любой момент мог появиться кто-нибудь из обитателей замка. И все же Дамарис была вынуждена смущенно признаться себе в том, что она ждала этого, и если бы он решил ее поцеловать, то она не стала бы сопротивляться, а полностью подчинилась бы его воле. Она неподвижно стояла перед ним, чувствуя себя беспомощной птичкой под гипнотическим взглядом змеи, но ничего не происходило; чувствуя свою власть над ней, он просто стоял, упиваясь одержанной победой. В конце концов, сделав над собой усилие, она все-таки опустила глаза и проговорила: - Пожалуйста, дайте мне пройти. Спокойной ночи, мистер Тревор.
Он не двинулся с места.
- Я жду, - многозначительно проговорил он.
Ждет? Но чего? Она уже начала было подумывать о том, чтобы вернуться обратно в гостиную, но тут на ее счастье в коридоре появилась Селеста.
- Крис..., - позвала она своим пронзительным голосом. - Кристиан, ну так ты уже идешь? Куда ты подевался?
Он отсупил к перилам, давая Дамарис возможность пройти.
- Спокойной ночи, Снежная Королева - и будь уверена, я обязательно приду сегодня к тебе во сне.
Она метнулась мимо него, добежала до своей комнаты, бросилась ничком на огромныю старинную кровать с балдахином и горко заплакала. Стоил ли Рейвенскрэг такого самоистязания? Будь он ей безразличен, она, пожалуй, и смогла бы оставаться сама собой, весело щебетать с Селестой, но теперь она уже не сомневалась в том, что стоит ей лишь слегка уступить, поддаться переполнявшим ее чувствам, и тогда все, ей конец. Но почему? Неужели все дело в любви, которую она испытывала к Кристиану? В той нервной дрожи, что начинала бить ее, когда он глядел на нее? На ум пришли знакомые строки из "Тристрама и Изулт".
Так пусть испьют эту чашу до дна, пусть их руки
Дрожат, а щеки пылают огнем,
Когда соединят их роковые узы
Любви, о которой они не смеют сказать вслух,
И неутолимая сладкая боль
Снова охватит их сердца.
Ей не нужен был ни любовный напиток, ни волшебное приворотное зелье, которое заставило бы ее руки дрожать, и от которого на ее лице появился бы смущенный румянец, и она не смела дать определение той эмоции, что вызвала это волнение. Она просто не должна признаваться в этом даже самой себе, ибо у нее не было никакой уверенности в том, что Кристиан испытывает нечто подобное. Просто ему не дает покоя ее преданность Марку, вот он и развлекается, пытаясь заставить ее нарушить данное слово. Он даже легенду сюда приплел, зная, как нравится ей эта книжка, но, как она уже сказала ему, он не был Тристрамом. К тому же вряд ли этот человек был способен испытывать трагическую страсть к кому бы то ни было, и если бы он точно вспомнил историю, то должен был бы знать, что там была еще одна Изулт, к которой раненный рыцарь отправился в поисках утешения и которая впоследствии стала его женой. Если продолжить эту параллель, то Селеста очень подошла бы на роль Изулт-Белоручки. Дамарис вспомнила наставления сэра Хью, предупреждавшего ее о пороках и безнравственности общества, в котором царит вседозволенность, и подумала о том, что теперь ей довелось столкнуться с типичным его представителем, так как Кристиану нужен был лишь дешевый флирт. Он завоевал расположение Селесты и презирал ее за это, а теперь начал потихоньку подбираться и к ней, Дамарис. Ведь разве он не говорил ей о том, что мужчина по натуре охотник? Но если она только поддастся ему, он тут же потеряет к ней всякий интерес, и получится, что она предала Марка и Рейвенскрэг ни за что. Каникулы уже почти закончились, так что ей осталось потерпеть лишь совсем немного, а потом она уедет отсюда и уже никогда больше его не увидит. Дамарис поднялась с кровати, умылась и начала готовиться ко сну, чувствуя себя очень взрослой и умудренной жизнью - и бесконечно несчастной.
* * *
До отъезда девочек в Женеву оставалось два дня, когда в лесу неподалеку от замка вспыхнул пожар. Выбежав в сад, Дамарис увидела, как в небе над темными верхушками деревьев разливается зловещее зарево, а ранних звезд было не видно из-за поднимающихся над лесом клубов густого дыма. Кристиан, Дональд и мосье Вальмонд поспешно переоделись, сменив строгие костюмы на рабочую одежду и, вскочив в старенький лэндровер, укатили по ухабистой проселочной дороге к месту происшествия. За ними последовали и мужчины из близлежащей деревушки. Они взволнованно перекрикивались и были вооружены ведрами и шлангами. Мадам де Вальмонд тут же села к телефону, принимаясь звонить в полицию и пожарные службы. Дамарис побежала к себе в комнату, где сбросила легкое платье, надев теплый джемпер с юбкой и вернулась в сад.
Деревья зловеще чернели на фоне яркого зарева пожара, и время от времени высоко к небу взлетал фонтан искр. Воздух наполнял горький запах горящей сосновой хвои и смолы, и ей казалось, что она даже слышит доносящийся издалека треск пылающей древесины. Мадам де Вальмонд и Селеста тоже вышли в сад. Женщина нервно теребила руки.
- Боже мой, какое несчастье! Лес горит!
Селестра взволнованно взглянула на мать.
- Мам, а нам не опасно оставаться здесь?
- Нет. Ветер дует не в нашу сторону. Огонь не доберется сюда. Если, конечно, ветер не переменится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70