- Василий Геннадьевич, - тихо заметил Перевалов, - мы на мокруху не подвязывались. Мокруха дороже выйдет. Сильно дороже.
- Я не буду мелочиться, - заверил Перевалова Зямочка, - а потом, кто говорит о мокрухе? Мы просто отрежем им уши, и заставим съесть. «Ты приде-е-е-ешь на у-у-у-ужин, я те-е-е-ебе не ну-у-у-у-ужен», - противно запел он. Вполне понятно, на чем Зямочка сошелся с моей бабулей много лет назад - на любви к отвратительным вокальным экспериментам. Но что же делают с человеком годы, это надо!
Впрочем, мне сейчас было сильно не до оценки вокальных достоинств Зямочки. Я тряслась и икала от страха. Сказать, что перспективы, открывшиеся передо мной, меня напугали - это не сказать ничего. Я помертвела. Хуже, чем в кресле у стоматолога. Хуже, чем перед удалением аппендицита. Бабуля лежала тихо, и это еще больше пугало. Мы с Пашкой переглянулись и дали друг другу молчаливое обещание не отдавать врагам свои уши задешево. Сначала мы отправим на тот свет парочку мордоворотов.
- Машка, - пропел Зямочка, - где моя картина?
- Ты поищи, поищи, дорогой, - ответила бабуля странным ровным голосом, - ее где-то тут Шурочка спрятала. - Самым страшным для меня в бабулиных речах было то, что она не соврала. Вероятно кого-то и не напугает, что его бабушка вдруг перестанет врать, но я оцепенела от ужаса. Моя бабуля честных переговоров не вела отродясь, в ее крови бурлило то странное вещество, вынуждающее отравленных им надувать ближних со всей возможной тщательностью. Если она вдруг перестала врать - пиши пропало.
- Я уже все обыскал, - начал яриться Зямочка, - но, единственное, что я тут нашел - эту презренную насмешку над искусством!
Зямочка наклонился, пошарил за Димкиной батареей и извлек на свет свернутый в рулон холст. Долго ковырялся с резинкой, которой он был перемотан, развернул и драматическим жестом показал нам. На холсте в веселеньких желтых тонах был нарисован довольный бородатый мужик с толстым котом на руках. Перед мужиком на столе располагалась крайне условная банка с огурцами и кружка с молоком (судя по смелому набору продуктов, мужик этот был самоотверженный). Картина дышала негой и оптимизмом, она умиротворяла и воцаряла в душе покой. Хорошая, я бы сказала, картина.
Александр Александрович посмотрел на «хорошую картину», с трудом подняв голову с пола, лег обратно и закрыл глаза. Полежал так немного, а потом коротко хихикнул. Вслед за боссом засмеялся Аполлон. Они смеялись до слез, радостно и бодро, словно сидели в теплой кампании у камелька, а не валялись на Димкином полу под прицелами милиционеров.
- Я не понимаю! - взвизгнул Зямочка, - не понимаю! Тут написано: «Автопортрет». Вы что, думаете, я не отличу эту мазню от Рембрандта? Где моя картина?
Тут меня наконец-то осенило. Вот же он - светлый лик художника Яичкина! Вот он - наш вожделенный мастер! Не беда, что правая сторона лица у него больше левой, нос сполз на сторону, а рубашка закрашена однотонным заборным зеленым цветом. В конце концов художника может обидеть каждый. Это, конечно, не Рембрандт, но тоже очень красиво. Железного, между прочим, в отличие от того же самого Рембрандта, рисовать никто не учил, а вот же - тянулся человек к прекрасному, старался изо всех сил, даже кота любимого увековечил. Однако откуда светлое творение Железного взял Зямочка?
- Милый, откуда ты это взял? - озвучила мой вопрос бабуля.
- В этом странном буфете, - кивнул на буфет Зямочка, - что это за хреновина?
- Забудь, Зямочка, - хмыкнула бабуля, - это совершенно тебя не касается.
- Ты, наверное, не понимаешь, - окончательно взбесился Зямочка и начал брызгать слюной, - меня сейчас касается все, что тут находится. Ты даже представить себе не можешь, сколько всяких вещей меня касается! Машка, ты и так оправишься на зону, но если будешь кочевряжиться, пойдешь туда с очень неприятными воспоминаниями и без внучки, которая от всего пережитого загремит в тюремную психушку!
Бабуля промолчала, а вот я этого вытерпеть уже никак не могла. У любого человека есть свой предел. Мой предел обозначился, когда Зямочка заговорил про психушку. Я пришла в состояние легкого умопомрачения и принялась сдавать пароли и явки.
- Это картина, в которой Железный зашифровал место нахождения бандитских бриллиантов! Это его «Автопортрет»! - выкрикнула я, содрогаясь от одной мысли о тюремной психушке. И что за извращенец этот их Зямочка, что ему за радость так над людьми издеваться?
- Что? - Зямочка вытянул тощую шею, снова развернул холст и посмотрел на него новыми глазами. - Железный, говорите?
- Какой Железный? - поинтересовался Перевалов.
- Никакой, - Зямочка воровато свернул холст и спрятал его обратно за батарею, - совершенно никакой.
Судя по Зямочкиному виду, он был в курсе про Железного и его художественные упражнения. Александр Александрович, было поднявший голову, снова уронил ее и затих. Я кинула взгляд на Пашку. Тот не очень хорошо понимал, что происходит, но зачем-то ободряюще подмигнул мне. Я же погрузилась в пучину самобичевания. Только что я своими руками подарила Зямочке мешок бриллиантов. Если, конечно, история про шифровальный талант Железного - не народный фольклор.
- Зямочка, зубы обломаешь, - пробасила бабуля в пол, даже не поднимая на Зямочку глаз, - бери ношу по себе, смешно же, куда тебе за потерянным общаком гоняться!
- А ты помолчи, - цыкнул на бабулю Зямочка. - Кстати, - оживился вдруг он, - давно мечтал прижать всю вашу кампанию целиком, так что прямо сейчас следствие выявило еще одного члена преступной группировки Кровавого Антиквара. Это - держательница грязного притона Александра Николаевна Солнышкина, развращенная, страшная женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84