В ее движениях мне чудится какая-то упорядоченность. Скотчи, Фергал, я… Мухи словно связывают нас воедино святым помазанием из ведра с нашим же жидким дерьмом.
– Сам ешь своих сверчков, Брюс, – говорит Скотчи. – Их теперь не так просто поймать.
Он бросает мне моего сверчка, я ловлю его на лету и действительно съедаю. Глядя на меня, Скотчи улыбается.
Сегодня снова третий день, и охранники отпирают замки. Звучит свисток, и мы выходим во двор. Мы держимся вместе и глядим в оба. Никто не обращает на нас внимания, никто с нами не заговаривает, а мы в свою очередь стараемся держаться как можно дальше от остальных. Несколько секунд я злобно гляжу на парня, который щеголяет в моих сандалиях, но спохватываюсь и отвожу глаза. Снова свисток. Мы забираем наше ведро и нашу солому и возвращаемся в камеру.
Появляются надзиратели. Они достают из мешка замки и прикрепляют наши цепи к кольцам в полу. Дверь закрывается.
Я сижу на полу и гадаю, кто из моих товарищей заговорит первым и заговорит ли вообще. Фергал чем-то взволнован, и его прорывает:
– Слушайте, парни, знаете, что я вам скажу? Один хромой старик мне подмигнул. По-моему, он что-то задумал. Вдруг у него есть для нас какое-то сообщение? Может, даже о Большом Бобе, а?
– А может быть, он просто задумал поиметь тебя в задницу, – лениво говорю я.
Скотчи ухмыляется.
– Нет, нет, он что-то хочет нам сообщить, точно! – настаивает Фергал. – Вам двоим он не доверяет, но я – другое дело.
– Несомненно, этот колченогий – руководитель подпольного комитета по организации нашего побега. Ему понадобилась твоя помощь, чтобы сдвинуть с места планер, который они тайком собирают в блоке «С», – с издевкой говорит Скотчи.
Я подмигиваю.
– Не понимаю, почему вы злитесь! – говорит Фергал.
– А что, для этого мало причин? – огрызается Скотчи.
Фергал что-то ворчит себе под нос и снова принимается обтачивать пряжку.
Скотчи тем временем кивает мне, а я киваю в ответ. Мне хочется сказать что-то такое, что бы всех нас развеселило, но ничего не приходит в голову. Мозги ворочаются так медленно и с таким трудом, словно они заржавели.
Так и не сказав ни слова, я снова ложусь и начинаю выбирать насекомых из бороды. Покончив с этим, я зарываюсь в солому. Приносят рис и воду, и мы жадно глотаем. Темнеет, и нами овладевает безотчетный страх. Только доносящиеся снаружи звуки напоминают о том, что где-то есть и другой мир.
Дни идут. Погода начинает меняться. Все чаще выпадают дожди, и пол в камере буквально сочится сыростью (как будто у нас и без этого было мало неприятностей). У Скотчи начался кашель, его натужное перханье не дает нам спать. Фергал и я думаем, наверное, об одном и том же: Скотчи будет следующим. Просыпаясь утром, мы ждем, что он начнет харкать кровью, но ничего не происходит; напротив, Скотчи выглядит даже бодрее, чем накануне. Весь день он не разговаривает – бережет горло, и к ночи кашель ослабевает.
– Как ты нас напугал, дружище! – шепчу я в темноте. – Мы уж думали – ты подцепил холеру или, скорее всего, СПИД или триппер.
Скотчи не отвечает, но я чувствую, что он улыбается. И засыпаю. Ночью мне снова снятся плохие сны. Наступает еще один день, как две капли воды похожий на предыдущий. Кашель у Скотчи окончательно проходит, и мы рады тому, что наше положение не стало хуже, поскольку об улучшении говорить не приходится. С каждым днем мы слабеем все больше – сказываются недоедание и понос, и я знаю, что это не может продолжаться бесконечно.
Но что мы можем поделать, кроме как беречь силы и надеяться на перемены к лучшему? Конечно, это чистой воды микоберизм , но мои мозги настолько отвыкли работать, что ни на что другое я уже не способен.
В один из дней я вдруг решаю, что сегодня мой день рождения. Я в этом уверен, но я ничего не говорю ни Скотчи, ни Фергалу. Я просто сижу и думаю о том, что моя юность осталась позади. И именно в этот день, а точнее – ночью, я мысленно возвращаюсь в те края, где все начиналось.
Интересно, похожа ли память на дневник или судовой журнал? Можно ли записать в нее имена и лица, а потом, много лет спустя, заново перечесть страницы былого? Большинство специалистов однозначно ответят – «нет». Ненужное выпадает из памяти. Ведь она – не видеокамера, не компьютер и не регистрационная книга. Но правда ли это? Как в таком случае объяснить, что я прекрасно помню все подробности, все запахи, все диалоги?
Все это здесь, у меня в голове.
Ей– богу.
Где ты, старший брат? Где вы, мама и папа? Но даже если вы уже ушли из нашего мира, вы все равно существуете – пусть даже только в этих моих грезах наяву. Я вижу вас, вижу все, что было…
Мои глаза закрываются. Все готово. Воспоминания о часах и днях спрессованы в один миг, в несколько кратких секунд. Будущее, настоящее, прошлое…
Я помню! Пи-Джей прячется под сараем. Дэви Куинн. Миссис Миллер. Состриженные вихры, кружась, сыплются на пол. Все воспоминания спрессованы в одно. Странно, что большинство из них группируется вокруг праздников – Иванова дня, праздника окончания полевых работ, Рождества, святого причастия… Впрочем, нет, не странно; просто для меня праздники – самое трудное время. Взять хотя бы прошлогоднее Рождество в Европе, или еще более давнее Рождество, которое я встречал на голых, узких, темных улочках родного города, или Рождество, которое еще только грядет…
Дождь барабанит в окно, тянет по стеклу свою бесконечную туманную сказку. От кухонной плиты тянет запахом горящего торфа. Зима – ив моих воспоминаниях Белфаст похож на город, который только что поднялся со дна залива.
Пи– Джей сидит под сараем. Он прячется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144