Брэндону невдомек, как старается отец остаться трезвым и как ненавидит себя, когда это ему не удается.
Она твердо взглянула на Брэндона и снова взяла отца за руку.
– Вот и правильно, что обращаешься ко мне, – решительно произнесла она. – Мне бы не хотелось, чтобы ты обращался к чужим людям.
Она подчеркнула последнюю фразу, надеясь, что Брэндон поймет.
– А к кому же мне еще обращаться? – повторил отец. – Кто у меня еще есть?
Брэндон вскинул голову.
– Вы хотите сказать – теперь, когда умер мой брат?
И слова и тон, каким это было сказано, звучали оскорблением, и Келси даже отпрянула, будто получила пощечину. До ее отца доходило медленнее, но через несколько секунд и у него шея и щеки стали наливаться краской.
– Я не совсем понял: что вы имеете в виду? – настороженно спросил он.
– Дуглас оплачивал долги твоего отца, так, что ли, Келси?
Ей показалось, что она тоже покраснела, и она приложила к лицу онемевшую руку. Щеки были холодными, будто кровь у нее остановилась.
Но Брэндону было все равно, побелела она от ужаса или покраснела со стыда, ведь он не мог этого видеть. Для него подобные детали были так же неразличимы, как звездное небо и темный, непроницаемый свод в ночных джунглях. Она смотрела на закрывшие его глаза бинты. Он столького не может видеть, подумала она, столького не понимает…
– Ну хорошо, – стараясь не потерять достоинства, проговорил отец. – У нас с Дугласом были кое-какие деловые отношения…
– Я спрашиваю Келси, – оборвал его Брэндон ледяным тоном. – Дуглас оплачивал долги твоего отца?
– Да, – тихо ответила она, устремив взгляд мимо его головы на венецианское окно.
Как внезапно все изменилось! И за окном тоже. Набежали облака, скрылись из виду звезды. Ночные деревья уже не присыпаны серебряной пудрой, они сделались грязно-серыми, с веток свисают безжизненные листья. Но ведь это, напомнила она себе, все те же деревья. И разница только в освещении, в иллюзии.
– Да, – повторила она, тверже и увереннее, и снова посмотрела на него. Она тоже осталась прежней. Изменилось только восприятие Брэндона, когда между ними пробежало облачко прошлого. – Да, оплачивал.
– Сколько? – почти не двинув губами, сжавшимися в прямую линию, спросил Брэндон. – Сколько?
– Семнадцать тысяч долларов, – ответила она, довольная, что удалось произнести эти слова ровным тоном, не запинаясь.
Отец глубже вжался в мягкое кресло и был похож на проколотый воздушный шар. Он прятал глаза, ему было страшно услышать эту холодную, упрямую цифру. Келси это знала. Он бы на ее месте сказал что-нибудь вроде «не так уж много» или «несколько тысяч». То есть отделался бы общими фразами. Или, еще хуже, не моргнув глазом солгал.
С горечью она призналась себе, что и она тоже не говорит правды. Хотя семнадцать тысяч долларов – точно, до единого цента – составляли сумму, которую Дуглас выплатил нетерпеливым букмекерам за отца, но она ведь обошла молчанием двадцать пять тысяч, которые отец взял в кассе.
Косвенная ложь – все равно ложь.
У нее просто не хватило мужества сказать об этом Брэндону. Несмотря на все, что произошло в саду совсем недавно – на губах у нее еще чувствовался вкус его поцелуев, – она не могла. Это всего лишь секс, и вовсе не значит, что он меня любит, сказала она себе. Или доверяет мне. Или полагается хотя бы на одно слово, которое я ему скажу…
– Семнадцать тысяч долларов… – Брэндон повторил эти слова медленно, как будто взвешивая каждое из них отдельно. Судя по тому, как искривились его губы, вывод был неприятный: – Ты очень дорого стоишь.
Руки Келси застыли на подлокотниках кресла, она замерла. Но внешнее спокойствие было только оболочкой. Где-то глубоко внутри у нее начала разгораться дикая, неуправляемая злость, о которой она никогда даже не подозревала. Это уже слишком! Слишком, чтобы молча все терпеть. Даже отец попытался выразить свое негодование.
– Брэндон! Я уверен, ты не хотел оскорбить… – нерешительно, почти извиняющимся тоном проговорил он, но резкий голос Брэндона оборвал его.
– Очень дорого, – холодным, как сталь, голосом проговорил Брэндон. – И, насколько я могу судить по тому, что видел собственными глазами, за свои деньги он, черт побери, получил очень мало.
Все! Чаша ее терпения переполнилась. Маленький вулкан возмущения перевалил критическую точку и взорвался. Келси вскочила.
– Твой брат получил все, что хотел, все до последней мелочи, – бросила она в лицо Брэндону с жаром. – У него была власть, у него все было в руках. У него было убийственное чувство превосходства над людьми, – с беспощадной иронией перечисляла она. – А главное удовольствие он получал, когда видел, как мы корчимся от бессилия и унижения.
Брэндон не открывал рта, только на скулах заходили желваки и он до боли сжал край стола, так что побелели суставы пальцев.
– Но ты говорил про секс, верно, Брэндон? Ты думаешь, твой брат страдал от желания переспать со мной?
Краем глаза она видела, как отец инстинктивно протянул к ней руку, чтобы остановить поток ее гнева, но она все равно продолжала. Все ее мысли сконцентрировались на Брэндоне, сидевшем неподвижно, как статуя, лицом к ней, как будто он мог видеть ее сквозь бинты.
– Ну что же, ты прав. Он таки хотел переспать со мной. Но не потому, что безумно любил меня, а потому, что желал владеть мною во всех, какие только можно придумать, отношениях. И если я решила не отдавать ему этой части моего «я», если отказывалась расстаться со всеми до единого остатками моей чести и достоинства, то это мое право.
Ее голос перешел почти на крик.
– Больше мне нечего сказать тебе, Брэндон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51