Не его. Я ее купила для себя. С мокрыми волосами, зачесанными назад, с лицом без макияжа и морщин, с серьезным выражением, я выглядела действительно очень молодо. Принялась слушать Каллас. Воинственно настроенная, я усилила звук. Мне хотелось доказать, что я существую.
Спустя некоторое время начали появляться соседи из прилегающих квартир. В тот самый момент, когда Каллас воздвигала храм из чистых звуков, сосед справа начал вбивать гвоздь в разделявшую нас стенку. Бормашина против Каллас. Сидя на полу, я ждала.
На улице какой-то неврастеник с яростью нажимал на автомобильный сигнал.
В квартире этажом выше носились дети. Акустический конфликт набирал силу. Если бы я была японкой, то сделала бы себе харакири. Закурила еще раз трясущимися руками. В преддверии ссоры я чувствовала себя так, как если бы это я, а не Марк, была виноватой. Мне было любопытно узнать, на что способен мой муж. Чем больше он будет врать, тем больше доказательств, что он принимает меня за идиотку. В пылу гнева Каллас возмущалась и оскорбляла гнусного Скарпия. Все мне казалось подозрительным. Марк и Элеонора?! Не занимались ли они любовью здесь, у нас, в мое отсутствие? Однажды я застала их сидящими на диване. На Элеоноре была футболка с надписью: «Я люблю любовь». Она сказала, что я вовремя вернулась. Что им меня не хватало. Без бюстгальтера, босая, чувствуя себя непринужденно, она скручивалась спиралью на диване.
– Обожаю Францию. Марк добавил:
– Я рассказывал твоей подруге о Третьей республике.
– О Третьей республике? Зачем? Какое это имеет значение?
– Но ведь это часть истории Франции. Он слегка покраснел, Марк.
– Твой муж знает так много, – раскудахталась Элеонора.
Она произнесла «Марк» бесстыдно, с растянутым «а» и смягченным «р». Имя моего мужа превращалось в сладенькую вафельку. «Мааа-рр-рк».
От дыхания груди Элеоноры перемещались. Как пузыри. Как в комиксах. Она потягивалась.
– Хочу есть.
Марк помчался на кухню.
– Я накрываю на стол.
Такая готовность с его стороны меня удивила. За столом Элеонора смаковала вино.
– С сыром камамбер вкусно.
Она вела себя коварно, растягивала слова, мусолила их, раздевала их, придавала им другое звучание. Ее сиплое дыхание подчеркивало чрезмерную чувственность ее интонаций.
– Вы хотите кофе?
Она не смогла бы сказать лучше: «Я хочу в ваши объятия».
– Ложечку…
Долгое и прерывистое дыхание от наслаждения.
– Еще сахара?
Я представляла ее, обнаженную, в постели, подающую сахар, в белом домино. Она была настолько вызывающей, что я поверила в ее простодушие.
– Я очень скучаю по своему возлюбленному.
Она бросала на нас взгляды незадачливой нимфоманки, взгляды откровенные и пылкие, на лбу Марка появились капельки пота.
– Спокойной ночи, – внезапно сказала Элеонора.
И ушла в свою комнатушку. Мы тотчас улеглись. Я прошептала на ухо Марку.
– Ты по-прежнему считаешь, что она похожа на кобылу?
– Потише, – сказал он. – Она может нас слышать.
– Нет.
– Да.
– Марк?
– Да.
– Ты думаешь о ней?
– Немного. Это нормально. Мне всегда хотелось заниматься любовью сразу с двумя женщинами, одна из которых моя. Я тебя уверяю, если мы постучим в стенку, она прибежит.
– Она моя лучшая подруга. Я сходила с ума от ревности.
– Тем более, – сказал Марк – Вы не поссоритесь потом.
У меня были любовники, но никогда не было двух одновременно. Я всегда находила предлог, чтобы их поменять, но не для того, чтобы их приумножить. Это было нелогично. Не более целомудренно заниматься любовью в понедельник с Пьером, а во вторник с Полем, чем в среду с Пьером и Полем.
Я сказала на ухо Марку:
– Тогда почему не с двумя мужчинами?
– Мне бы это меньше понравилось. Априори.
Затем в мое ухо:
– Если бы ты не была такой совестливой, такой ревнивой.
– Я вышла замуж не для того, чтобы играть в такие игры.
Он резко повернулся ко мне спиной, мы не могли уснуть на нашем припае, супружеском ложе. Мы не осмеливались пошевельнуться. В этот вечер я победила, была уверена в своем праве, в своих принципах, до замужества все что угодно, но после: верность. Около часа ночи я попила теплой воды, несколькими минутами позже Марк направился в туалет, затем, вернувшись, тяжело бросился в кровать.
Утром Элеонора просила тосты голосом гетеры. И поскольку она была американкой, ей хотелось также фруктов. У меня было лишь два неказистых банана. Она очистила первый банан с таким изяществом, что Марку стало неловко.
С того момента, как я узнала об измене Марка, моя память начала заселяться женщинами-воспоминаниями. Лица некоторых старых знакомых оживали в моей памяти, причинили ли зло эти призраки? Испанка из лаборатории. Она готовила диссертацию, Марк руководил ее работой. Я ее приглашала домой, мы бывали у нее чаще, чем мне этого хотелось. Она нас пичкала паэльей. Однажды по возвращении домой я сказала Марку:
– Она занимается научной работой, возможно, но я ее представляю скорее с кастаньетами.
– Они у нее есть…
– Ах да!.. Откуда ты это знаешь?
– По совместной работе, – ответил он. И принялся отбивать такт пальцами.
Ключ повернулся в замке. Один раз, два… Мое сердце забилось. Дверь открывалась в пространство, которое окрестили прихожей, и дальше в гостиную.
– Привет, дорогая, – бросил он. – Какая жарища! Я без сил.
И он поставил свой портфель у стойки для зонтов.
Я смотрела на этого прямодушного спортивного вида человека. Вечером у него не было уже того налета молодости, который я заметила в полдень, когда он был с девицей. Эта удивительная перемена меня огорчила. Он указал пальцем на проигрыватель.
– Прекрати, выключи, сделай что-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85