У меня очень свежее масло…
Я никогда не могла устоять перед хлебом, поджаренным на масле. Я похрустывала им с безумным удовольствием и опорожняла вторую чашку кофе.
– У меня есть еще банка прошлогоднего вишневого варенья. Тебе оно нравилось… Я открою?
– Мама?
– Сейчас…
Она поставила передо мной банку, которую она только что открыла. Я объедалась с горя.
– Мама, я должна тебе сказать…
– Иду.
Наконец, она села, но смотрела на кастрюльку, чтобы молоко не убежало. Мама никогда не слушала. Ей хотелось кормить свою семью. Я чувствовала себя в зародышевом состоянии.
– Знаешь, мама, Марк… Я давилась слезами.
– Сначала поешь, наберись сил…
Любое волнение отнимало у нее много сил. Мама налила мне еще кофе. Я смотрела на допотопную кастрюльку с молоком, она была такой древней, как будто ее извлекли из римских раскопок. Безразличие моей матери к недостатку комфорта удручало меня. Я набрала целую ложку вишневого варенья с тремя почти нетронутыми ягодами. Настоящий восторг. Я начала разбираться в своих ощущениях, я выходила из шока. Смешались ярость, гнев, отчаяние, месть, надежда сделать что-нибудь в возмещение обиды. Я сосредоточилась на сложных расчетах. А если поехать в Соединенные Штаты…
– Осторожно с косточками, – сказала мама.
Мне принадлежала половина денег, предназначенных для покупки квартиры. А если бы я растратила эти деньги? Если вместо половины крова я бы подарила себе целый мир. Авиабилет первого класса, гостиница люкс в Нью-Йорке или на Карибских островах. Мало-помалу я представляла непостижимое: промотать все, что у меня было. Я должна сохранить работу, но подарить себе два месяца шикарной жизни. А что потом? Я предпочитала об этом не думать. Я не верила в это. Но эта мысль не покидала меня…
– Что с тобой случилось?
– Это связано с Марком.
– Проблемы в конторе…
Я повторила:
– Научно-исследовательский институт – не контора… Марк работает в лаборатории.
Мама пожала плечами.
– Какая разница…
По моей просьбе она сняла передник, завязала бант на своей блузке и провела машинально по юбке.
– Мам, у тебя замечательная фигура…
– Одинокая женщина живет на йогуртах, – сказала она.
– Тебе следует изменить образ жизни, мама.
– Ты пришла, чтобы мне это сказать?
– Нет, но я решила в будущем уделять тебе больше внимания…
– В этом нет нужды. Я больше не считаю годы, вы забыли о моем дне рождения. Мое столетие? Вы узнаете о нем из газет. Я буду гордостью квартала. Так что с Марком?
– Он…
Слова застряли в горле. Мне хотелось, чтобы меня успокоили, но не жалели. Без всяких сравнений. Я была согласна на все, но только не участь мамы. Мне не хотелось бы пополнить компанию обманутых женщин, которую возглавляла мама. Я предприняла отвлекающий маневр, чтобы выиграть время.
– У тебя нет ни одной морщины, мама… Она улыбнулась.
– Ты скрываешь от меня что-то очень важное…
– Нет.
Светло-каштановые волосы с проступающей кое-где сединой, длинные, загнутые черные ресницы. Тонкий нос придавал детскую невинность лицу, которое время забыло испортить. Мама была старше меня на семнадцать лет, но мой жизненный опыт был несравненно богаче.
– Тебе следует подкрашивать волосы, мама…
– Ты насмехаешься надо мной?
– Нет, послушай…
Она бросила взгляд на свои часы-браслет.
– Твой отец должен позвонить мне до отъезда в отпуск.
Привыкнув быть жертвой супружеской неверности, мама примирилась со свободой отца, потому что она не могла сделать иначе. Мне было страшно услышать: «Моя бедняжка, ты знаешь, наконец, что такое быть обманутой… Ты увидишь… Ко всему привыкаешь. Вначале это тяжело. Чувствуешь себя униженной, старой, отвергнутой. Мало-помалу приспосабливаешься».
– Мне бы хотелось подарить тебе отпуск, мама.
– Ты выиграла в лото?
– Нет.
– Ты собираешься дать мне денег, зачем? Чего ради?
– Я так решила.
– Интересно, что сказал бы твой отец, если бы я отправилась в отпуск?
– Какое ему до этого дело?
– Он мне звонит иногда…
– Мама, он издевается над тобой.
– Но время работает на меня. Твой отец гоняется за молодыми женщинами. Скоро уже будет двадцать пять лет, как он это делает. Когда он начнет выбиваться из сил, он вернется.
– И ты его примешь?
– Пойми, – мама пустилась в объяснения, ища глазами сигареты, – мне нечего терять. Он вернется помятый, скрученный ревматизмом, на диете, с подозрением на диабет… Но он вернется. Ты представляешь, что у какой-то полюбовницы появится желание готовить ему десерты с заменителем сахара? Для очень богатого мужчины – да. Но не для него.
– Ты говоришь, полюбовница?
– Да, полюбовница. Мать рассуждала вслух.
– Сердце, сосуды, суставы изнашиваются быстро… В пятьдесят пять лет мужчина меньше подвержен влиянию возраста, чем женщина, но он сдает к шестидесяти. И поделом…
Я представила отца в кресле-коляске.
– Тебе следовало развестись. Найти другого мужчину, чтобы устроить свою жизнь.
Она задумчиво смотрела на свою дымящуюся сигарету.
– Разрыв происходит сгоряча, – сказала она. – В большом, но красивом гневе. Как только начинаешь размышлять о своем будущем, все кончено. Не осмеливаешься. Хорошего мужчину на улице не найдешь. Поменять плохого на худшего? С какой стати?
Я никогда не могла понять причину своего порыва. Зачем я принялась врать маме, единственному существу в мире, которому я могла рассказать все? Чтобы она не сравнивала себя со мной? Неубедительный довод. Я дала волю своему воображению. Вместо того чтобы рассказать о своей беде, я попыталась собраться с духом, рассказывая ей небылицы.
– Я собираюсь бросить Марка…
– Что ты говоришь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85