– Хорошо.
Он отпил еще, а потом опять поднял бокал.
– За Аннушку, – повторил он и неожиданно выпил залпом все остальное.
– Александр! – засмеялся Амадеус. – Не так.
– Тебе лучше? – спросил Зелеев. Александр задумался и облизнул губы.
– Немножко.
– Выпей еще, – русский встал, чтобы взять бутылку.
– Он опьянеет, – предостерег Амадеус. – Или ему станет плохо.
– Вовсе нет, – щеки Александра стали менее бледными, но голубые глаза все еще были скорбными. – Пожалуйста, Константин, – сказал он. – Налейте мне еще немножко.
– Тебе нужно попробовать водку, – улыбнулся Зелеев.
– Нет, – неожиданно голос Амадеуса стал твердым.
Тем вечером за ужином мужчины пили пиво, а Александр – только воду, но позднее, проснувшись на рассвете, Амадеус увидел свет внизу, спустился и застал своего сына сидящим на полу со стаканом бренди в руке.
– Господи Боже, что ты делаешь?
– А на что это похоже? – голос мальчика был немножко глухим, и слова звучали неразборчиво.
Амадеус взял у него стакан.
– Сколько ты выпил? – спросил он резко.
– Немного.
– Но почему?
– Я не мог уснуть.
– Это не выход, – Амадеус был расстроен. – Ты должен был прийти ко мне. Для тебя это плохо.
– Раньше ты говорил другое, – его голос был вызывающим и слегка сердитым. – Ты говорил – хорошо.
– Один глоток после похорон. Даже второй был ошибкой. И я никогда не говорил, что ты должен пить Branntwein.
– Поначалу она жжет даже сильней, чем шнапс – но мне понравилось.
– Тебе может стать от него плохо. Ты слишком молод.
– А почему тебе должно быть до этого дело? – впервые за все время, прошедшее с его приезда, Александр выказал признаки обиды.
– Конечно, мне есть до этого дело.
– С каких это пор? Амадеус не знал, что ответить.
– Иди спать.
– Сначала дай мне допить, – алкоголь сделал его дерзким.
– Делай то, что говорит тебе отец.
Амадеус и Александр обернулись и увидели Зелеева, стоящего у подножия лестницы. Даже с перевязью на левой руке он выглядел щеголеватым и безукоризненно элегантным в своем шелковом халате.
– Иди спать, – сказал он мягко, и мальчик, неожиданно залившись краской стыда, встал на ноги и пошел наверх, немного нетвердо ступая по ступенькам.
– Не принимайте это близко к сердцу, – сказал Амадеусу Зелеев. – Утром у него в голове будет стучать молотком, и тошнота ему обеспечена. Он больше не будет этого делать наспех.
Хотя утром Александра и впрямь мучало похмелье и тошнота, к нему вернулись хорошие манеры, и он искренне и с видимой болью просил у них прощения – и у отца, и у Зелеева, а когда, на следующий день, все они стояли на платформе железнодорожного вокзала в Давос Дорфе, и он благодарил их за все, он говорил с настоящей неподдельной теплотой.
– Мне так жалко Аннушку, – проговорил он и протянул отцу руку. Амадеус колебался только долю секунды, а потом отдался своим чувствам и обнял сына, и благодарность захлестнула его, когда Александр ответил ему тем же.
– Пожалуйста, скажи спасибо маме за то, что она разрешила тебе приехать, – сказал Амадеус, голос его был хриплым от волнения. – Я напишу ей сам, конечно.
– А мне ты тоже напишешь?
– Если ты хочешь.
– Конечно, хочу! Очень.
Александр повернулся к Зелееву.
– И вам тоже спасибо, Константин. Как жалко, что у вас сломано запястье. Надеюсь, вы скоро поправитесь.
– Еще несколько недель – и будет полный порядок, – Зелеев тоже обнял Александра, и его зеленый глаз подмигнул. – Твой отец уверен, что я плохо повлиял на тебя той ночью.
– Так оно и есть, – вмешался Амадеус.
– Я не хотел огорчить тебя, папочка.
– А я уже забыл об этом.
Поезд подкатил к станции, остановился ненадолго, дав пассажирам выйти и зайти внутрь, а потом, без долгой проволочки, запыхтел дальше. Они махали друг другу рукой – Зелеев достал большой белый платок и размахивал им на прощанье. Поезд исчез из виду, и русский обернулся, чтоб посмотреть на Амадеуса, ожидая увидеть на его лице грусть. Каково же было его изумление, когда вместо этого он увидел настоящую радость и безоблачное веселье. Просто – хотя Зелеев и не заметил это – Александр только что назвал Амадеуса папочкой, впервые за семь лет.
* * *
Eternit? была закончена двумя годами спустя, весной 1931 года. Им понадобилось пять лет, и они работали гораздо медленней по мере того, как работа близилась к завершению – частично потому, что уникальность их творения требовала особой осторожности и заботы. Но была и еще одна причина: оба они понимали, что как только скульптура будет окончена, у них не будет причин оставаться вместе. Несмотря на разницу в их характерах и стычки, которые продолжались, временами переходя во взрывы бешенства – как в мастерской, так и дома, – оба они полюбили друг друга. И Амадеус знал – он боится завершения работы, боится пустоты, которая придет ей во след.
Законченная скульптура стояла во всей своей красе, высотой в триста пятьдесят миллиметров, и Зелеев подозревал, что если б ее увидел сам Фаберже, он бы отверг ее – по сверхтребовательным меркам Мастера в ней был только одному русскому заметный изъян. Но все же Константина Ивановича Зелеева никогда еще не переполняла такая распирающая гордость и чувство удовлетворения – потому что Eternit?, без сомнения, была именно тем, о чем он мечтал, и чем она должна была стать: изысканным, бесценным произведением искусства, сделанным безошибочной рукой настоящего мастера из бесценных материалов в едином порыве вдохновения, с любовью, мастерством и бесконечным терпением.
– Ну, что теперь? – спросил Зелеев в тот день, когда были закончены последние работы по отделке скульптуры, и оба они уснули в креслах в полном изнеможении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136