Выскочили две девушки с голыми и худыми, как у журавлей, ногами. Они исполнили танец, о котором конферансье сказал: «Этот балетный номер, товарищи, дает нам яркое, товарищи, представление о половых отношениях в эпоху феодализма».
Диалог в советской кинокартине. Самое страшное – это любовь: «Летишь? – Лечу. – Далеко? – Далеко. – В Ташкент? – В Ташкент». Это значит, что он ее давно любит, что и она любит его, что они даже поженились, а может быть, у них даже есть дети. Сплошное иносказание.
Концерт джаз-оркестра под управлением Варламова. Ужасен был конферансье. В штате Техас от момента выхода на сцену такого конферансье до полного предания его тела земле с отданием погребальных почестей проходит ровно пять минут. <…>
Глава 15. Мы пишем фельетоны под псевдонимами. Трудности работы в газете.
Глава 16. Путешествие с Ильфом за границу. Черноморский флот. Турция. Греция. Италия. Вена.
Глава 17. Париж.
Глава 18. Смерть Луначарского.
Луначарский умер во Франции, в Ментоне, как раз когда там были Ильф и Петров.
Глава 19. Работа в «Правде». Как писались фельетоны. Мехлис.
Глава 20. Что такое советская сатира. Юмор в литературе.
Приходилось все чаще задаваться этим вопросом, потому что появились ответственные граждане, которые утверждали, что советская литература и сатира вообще несовместимы. Ну какая может быть сатира? Всякая сатира – это очернительство! У вас есть знание о недостатках? Пишите в Рабоче-крестьянскую инспекцию! Зачем обобщать на страницах романа? Это официальные суждения той поры. Скажем, критик Блюм (враг Булгакова, печатавшийся под нежным псевдонимом «Садко») утверждал, что сатира – это обязательно антисоветчина. Ильф и Петров его вывели потом в предисловии к роману «Золотой теленок» в образе того строгого гражданина, который признал советскую власть несколько позднее Греции и несколько раньше Англии, но теперь чрезвычайно ортодоксально говорит: Какие могут быть смешки в реконструктивный период? Над кем и над чем смеяться?»
А ведь такие строгие граждане становились чрезвычайно влиятельны. Так что Ильфу и Петрову удалось напечатать свой второй роман только после заступничества и вмешательства Горького и Луначарского, совместными усилиями добившихся опубликования этого романа.
Глава 21. Идея «Подлеца»… Очевидно, это и был бы новый роман. Идея была нам ясна, но сюжет почти не двигался. Мы мечтали об одном и том же. Написать очень большой роман, очень серьезный, очень умный, очень смешной и очень трогательный. Но писать смешно становилось все труднее. <…>
Глава 22. «Под куполом цирка». Мы приобщились к театру. Это было мучительно. Стоит ли шутить, писать смешные вещи. Это очень трудно, а встречается в штыки.
Они с Катаевым написали эстрадное ревю «Под куполом цирка». Этим заинтересовался кинематограф. Их попросили переделать ревю в сценарий. Ильф и Петров написали сценарий. Его стали осуществлять. В это время они уехали в Америку, а когда вернулись, им показали уже готовый фильм. Фильм «Цирк» режиссера Григория Александрова.
Писатели посмотрели и не нашли там многого, что написали. Потому что они написали лирический и смешной сценарий. Фильм, в своем роде тоже чрезвычайно примечательный, получился более приподнятым, торжественным, пышным, с развернутыми знаменами в конце, с замечательной музыкой Дунаевского и песнями на слова Лебедева-Кумача.
Но это была не та картина, которую предполагали Ильф и Петров. И они попросили их имен в титрах не оставлять. И до сих пор в картине «Цирк», которую мы с вами охотно смотрим и пересматриваем, в титрах написано «Режиссер-постановщик орденоносец Г. Александров», а больше ничего, как будто сценария у этого фильма вовсе и не было. Но это по желанию самих авторов.
Глава 23. Поездка в Америку. Страшная ссора вечером в городе Гэллопе. Кричали часа два. Поносили друг друга самыми страшными словами, какие только существуют на свете. Потом начали смеяться. И признались друг другу, что подумали одно и то же: ведь нам нельзя ссориться, это бессмысленно! Разойтись же мы не можем, погибнет писатель. А раз все равно не можем разойтись, тогда и ссориться нечего. Мы всегда чувствовали друг без друга полную беспомощность. Говорили о том, что хорошо бы погибнуть вместе, во время какой-нибудь катастрофы. Страшно было подумать, что наступит такой момент, когда один из нас останется с глазу наглазс пишущей машинкой. В комнате будет тихо и пусто, и надо будет писать. Всегда была уверенность в друге. С ним не пропадешь. Неверие в собственные силы и огромная вера в силы друга.
Глава 24. Болезнь Ильфа. Все убеждали Ильфа, что он здоров. И я убеждал. А он сердился. Он понимал и чувствовал, что все кончено. Сон Ильфа: съели туберкулезные палочки.
Глава 25. Мы пишем «Одноэтажную Америку». Она была нашим спасением.
Глава 26. Америка и СССР. Маниакальное желание помочь, что-то сделать, внести предложение. Чувство родины. Мы с удовольствием сделались бы хозяйственниками. Мы только вскользь захватили тему об СССР, но, собственно, впервые стали широко, с обобщениями думать о нашей стране. Мы увидели ее издали. Равнодушие во всех его проявлениях казалось нам самым страшным преступлением.
Действительно, в «Одноэтажной Америке» при том, как критически увидена Америка, много доброжелательности и много желания перенять у американцев, этого трудолюбивого народа, самое лучшее, что там есть. Именно потому, что они очень любили свою страну.
Бюрократизм, равнодушие, административная тупость их возмущали. Вот опять записи Ильфа:
Лицо, не истощенное умственными упражнениями.
Соседом моим был молодой, полный сил идиот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63