Он был прагматиком. Когда Диана, принцесса Уэльская, погибла в Париже, он мне позвонил. К тому времени он уже вышел в отставку.
– Через год появится десяток книг, – сказал он. – Люди станут обвинять ЦРУ, МИ-5, мафию, Осаму бен Ладена, другого террориста, который откормится к тому времени. Будут тайные свидетели, недостающие улики, таинственные машины, украденные донесения, следы шин, отравления и беременности… Только вот что я скажу: ни в одной из этих книг, я гарантирую, не будет самого вероятного ответа. Люди хотят верить в заговоры. Они проглатывают их и говорят: «Пожалуйста, еще». Они противятся мысли о том, что кто-то близкий или знаменитый умер простой, ординарной, скучной, бытовой смертью.
Дональд хотел сказать, что жизнь сложна, а смерть – нет. Сложны люди, а не их преступления. Прокуроры и психологи интересуются мотивами. А я интересуюсь фактами: как, где и когда, а не почему. Мой любимый вопрос – «кто», сам преступник, лицо которого постепенно проступает в пустой рамке.
Эдди Баррет ошибается. Не всякая истина есть ложь. Я не настолько наивен, чтобы верить в обратное, но я могу придерживаться фактов. Я могу написать о фактах в отчете. Факты более надежны, чем воспоминания.
Таксист смотрит на меня в зеркало. Я разговариваю сам с собой.
– Это второй признак сумасшествия, – объясняю я.
– А какой первый?
– Когда убиваешь много людей и поедаешь их гениталии.
Он смеется и украдкой бросает на меня еще один взгляд.
38
Три часа назад я узнал, что Микки Карлайл еще жива. Сорок восемь часов назад яхта Алексея причалила в Остенде. У него есть гандикап, но он путешествует только по земле. Не исключено, что он уже на месте. Где именно?
Возможно, в Голландии. Они с Рэйчел жили там, и Микки родилась в Амстердаме. Но более вероятна Восточная Европа. У него там связи, а может, и семья.
Я окидываю взглядом офис профессора и вижу десяток людей, разговаривающих по телефону и смотрящих в мониторы. Они все снова откликнулись на призыв, бросили работу или взяли отгулы. Все это похоже на оперативную группу, полную энергии и напряженного ожидания.
Роджер разговаривает со смотрителем гавани в Остенде. На борту моторного судна было шесть взрослых, включая Алексея, но никаких признаков ребенка. Теперь яхта стоит на причале в Королевском яхт-клубе, самой большой гавани в Остенде, в центре города. У нас есть список членов экипажа. Маргарет и Джин обзванивают местные гостиницы. Остальные связываются с компаниями по аренде машин, бюро путешествий и железнодорожными и паромными билетными кассами. К сожалению, варианты кажутся бесконечными. Алексей мог уже затеряться в Европе.
Без ордера или постановления суда мы не сможем добраться до его банковских счетов, почтовых ящиков и телефонных записей. Нет способа проследить его заграничные переводы, хотя я сомневаюсь, что этот путь выведет нас к Микки. Алексей слишком умен для этого. Его состояние наверняка распределено по миру в офшорных раях вроде Каймановых и Бермудских островов или Гибралтара. Эксперты могут двадцать лет разбираться в отчетах и прочих бумагах.
Смотрю на часы. С каждой минутой он оказывается все дальше.
Хватаю пальто и киваю Джо:
– Пойдемте отсюда.
– Куда?
– Надо взглянуть на его дом.
Вопреки расхожему мнению, у самого богатого в цветочном бизнесе человека нет страсти к цветам и даже нет оранжереи. Участок, окружающий дом Алексея, выглядит довольно провинциально и неухоженно, он зарос кедрами и фруктовыми деревьями.
Электронные ворота открыты, и мы въезжаем на подъездную дорожку. Под шинами скрипит гравий. Дом, видимо, заперт. Башенки, крытые темным шифером, четко вырисовываются на фоне неба, словно отвернувшись от города и предпочтя смотреть на Хэмпстед-хит.
Выйдя из машины, я пытаюсь охватить здание взглядом, бегло осматривая этаж за этажом.
– Итак, мы ведь не нарушаем закон? – спрашивает Джо.
– Пока нет.
– Я серьезно.
– Я тоже.
Обходя дом, я поражаюсь местной системе безопасности. Зарешеченные окна, прожекторы, сенсорные сигнализации, опоясывающие стены. Большая перестроенная конюшня служит гаражом для десятка машин, накрытых полотняными чехлами.
Позади дома я замечаю дымок, поднимающийся от печи для мусора. Садовник крепкого телосложения, с усами, нависающими над верхней губой как ободок обруча, поднимает глаза, когда мы подходим. На нем твидовое пальто, брюки заправлены в резиновые сапоги.
– Добрый день.
Он снимает кепку.
– И вам добрый день.
– Вы здесь работаете?
– Да, сэр.
– А где все?
– Ушли. Дом продается. Я просто поддерживаю сад в порядке.
Я замечаю коробки с листьями и косилку.
– Как вас зовут?
– Гарольд.
– А вы встречались с хозяином, мистером Кузнецом?
– О да, сэр. Я чистил его машину. Он очень внимательно следил за тем, каким воском и полировкой я пользовался, чтобы не было абразивов. Он знает разницу между воском и полировкой – ее знают не многие.
– Он был хорошим хозяином?
– Получше многих, на мой взгляд.
– Но многие его боялись.
– Да, но я не понимаю почему. Вы ведь слышали рассказы, так? Что, мол, он убил брата, тела замуровывал в подвалах и другие страшные вещи проделывал. Но я говорю то, что вижу. Он всегда был ко мне добр.
– А вы не видели здесь маленькой девочки?
Гарольд чешет подбородок:
– Не скажу, что помню, чтобы здесь были дети. Хотя дом хорош для ребятенка – только посмотрите на эти площадки. Моим внучатам здесь бы понравилось.
Джо отходит в сторону, осматривая края крыши, как будто хочет найти там голубиные гнезда. Его сносит в сторону, и он едва не спотыкается о разбрызгиватель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109