Любить детей легко. А вот воспитывать их трудно.
Я засыпаю под телепрограмму. Последнее, что я помню, – женщина с застывшей улыбкой снимает саронг и прыгает в бассейн.
Через какое-то время я просыпаюсь от боли. В воздухе разлито ощущение опасности. В палате кто-то есть. Свет падает только на его руки. С пальцев свисают серебряные четки.
– Как вы сюда попали?
– Не верьте тому, что пишут в газетах о порядке посещений в больницах.
Алексей Кузнец наклоняется ко мне. У него темные глаза и еще более темные прямые волосы, зачесанные назад и удерживаемые средством для фиксации и силой воли. Еще одна его особая примета – круглый розовый шрам на щеке, сморщенный и покрытый белыми жилками. Часы у него на руке сто ят больше, чем я могу заработать за год.
– Простите, я не справился о вашем здоровье. Вы хорошо себя чувствуете?
– Прекрасно.
– Это очень приятная новость. Уверен, что ваша мать почувствует облегчение.
Он на что-то намекает?
Я чувствую, как холодеют мои пальцы.
– Что вы здесь делаете?
– Я пришел забрать то, что принадлежит мне.
– Забрать?
– Мне кажется, мы заключили договор. – У него классическое английское произношение, безупречное и холодное.
Я недоуменно смотрю на него. Голос Алексея становится тверже:
– Моя дочь – вы должны были ее спасти.
Я чувствую себя так, словно пропустил какую-то часть разговора.
– О чем вы? Как я мог спасти Микки?
– Боже мой, это неверный ответ.
– Нет, послушайте. Я ничего не помню. Я не знаю, что случилось.
– Вы видели мою дочь?
– Не уверен. Думаю, что нет.
– Ее прячет моя бывшая жена. Ничему другому не верьте.
– Зачем ей это делать?
– Потому что она жестокая, бессердечная тварь, которой нравится поворачивать нож у меня в ране. И нож этот очень острый.
Он произносит это с такой яростью, что, кажется, даже температура в комнате падает.
Успокоившись, он поправляет манжеты рубашки.
– Итак, как я понимаю, вы не передали выкуп.
– Какой выкуп? Кто просил выкуп?
У меня трясутся руки. Растерянность и разочарование последних дней достигают кульминации. Алексей знает, что произошло.
Путаясь в словах, я прошу его рассказать мне о случившемся.
– На реке стреляли. Я не помню, что там произошло. Мне нужно, чтобы вы помогли мне понять.
Алексей улыбается. Я уже видел эту презрительную, всепонимающую улыбку. Пауза затягивается. Мне не верят. Он сжимает ладонями голову, словно хочет раздавить ее. На большом пальце у него перстень – золотой и очень толстый.
– Вы всегда забываете свои неудачи, инспектор?
– Напротив, обычно я только их и помню.
– Кому-то придется за все ответить.
– Да, но сначала помогите мне вспомнить.
Он сухо смеется и протягивает руку в направлении моего лица. Его указательный палец нацелен мне в голову, а большой палец с перстнем представляет спусковой крючок. Затем он поворачивает руку так, что его пальцы охватывают мое лицо.
– Мне нужна дочь или бриллианты. Надеюсь, это понятно. Мой отец всегда повторял, что нельзя доверять цыганам. Докажите мне, что он был не прав.
Даже после ухода Алексея я чувствую его присутствие. Он похож на персонаж из фильма Тарантино – его окружает аура едва сдерживаемой жестокости. Хотя он и прячется за своими безупречно скроенными костюмами и прекрасным английским произношением, я знаю, с чего он начинал. В школе я встречал таких ребят. Я даже представляю его в дешевой белой рубашке, грубых ботинках и шортах не по размеру, представляю, как на перемене его бьют за то, что у него странное имя, убогая одежда и иностранный акцент.
Я знаю это, потому что был таким же изгоем. Сыном цыганки, который приходил в школу с анкрусте – маленькими пончиками, приправленными тмином и кориандром, а не с сандвичами, и на куртке у меня был нарисован значок школы, поскольку мы не могли позволить себе вышитый.
– Красоту ложкой не съешь, – говорила мне мать. Тогда я не понимал, что она имела в виду. Это была ее очередная загадочная поговорка, вроде той, что «тот, кто едет сзади, не может выбирать лошадь».
Как и Алексей, я пережил побои и насмешки. Но, в отличие от него, я не получил возможности поступить в «Чартерхаус», где он избавился от русского акцента. Никто из одноклассников не был у него дома, а посылки, которые приходили ему от матери, – с шоколадным печеньем, пряниками и тянучками, – он тщательно прятал. Откуда я это знаю? Я был в его шкуре.
Отец Алексея, Дмитрий Кузнец, был русским эмигрантом. Начав свой бизнес с маленькой цветочной лавки в Сохо, он постепенно создал небольшую империю цветочных лотков в Западном Лондоне. Во время войны за передел рынка три человека погибли и пятеро пропали без вести.
В Валентинов день 1987 года продавец цветов в Ковент-Гардене был привязан к прилавку, облит бензином и подожжен. На следующий день мы арестовали Дмитрия. Алексей смотрел из своей спальни наверху, как уводили его отца. Его мать кричала и рыдала, разбудив половину округи.
За три недели до начала суда Алексей оставил школу и занялся семейным бизнесом вместе с Александром, своим старшим братом. Через пять лет братья Кузнецы уже контролировали все цветочные лавки в Центре Лондона. А через десять лет их компания подчинила себе всю цветочную индустрию Британии, получив большее влияние на мир цветов, чем сама мать-природа.
Я не верю мифам и страшилкам об Алексее Кузнеце, но он все равно меня пугает. Его грубость и жестокость – следствие воспитания, своего рода защитная реакция на генетическую ошибку, допущенную в отношении него Господом.
Мы начали примерно с одного и того же, страдали от похожих унижений и обид, но я не позволил им встать комом у меня в горле и перекрыть воздух рассудку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109