– Нет, я этого не знал.
– Мне нравятся киты. Их так легко рисовать и вырезать.
– Кто такой мистер Эрскин?
– Я должен его знать?
– Вы упомянули его имя.
Он качает головой и подозрительно смотрит на меня.
– Вы с ним встречались?
– Я родился в одном мире. А теперь по пояс увяз в другом.
– Что это значит?
– Я должен удерживать вещи, я должен их удерживать.
Он меня не слушает. Его мысли движутся так быстро, что не могут сконцентрироваться на одном предмете дольше нескольких секунд.
– Вы рассказывали мне о своих снах. О девушке в красном платье. Кто она такая?
– Просто девушка.
– Вы ее знаете?
– У нее обнаженные руки. Она поднимает их и проводит пальцами по волосам. Я вижу шрамы.
– Как они выглядят?
– Это не важно.
– Важно!
Склонив голову набок, Бобби проводит пальцем по внутренней стороне рукава рубашки от локтя до запястья. Затем снова смотрит на меня. В его глазах ничего не отражается. Он говорит о Кэтрин Макбрайд?
– Откуда у нее эти шрамы?
– Она сама себя порезала.
– Откуда вы это знаете?
– Это знают многие. – Бобби расстегивает манжет рубашки и закатывает левый рукав. Потом протягивает мне руку ладонью вверх. Тонкие белые шрамы еле видны, но легко узнаваемы. – Они словно знак отличия, – шепчет он.
– Бобби, послушайте меня. – Я наклоняюсь вперед. – Что случается с девушкой в ваших снах?
В его глазах отражается паника, подобная растущей лихорадке.
– Я не помню.
– Вы знаете эту девушку?
Он качает головой.
– Какого цвета ее волосы?
– Каштановые.
– А глаза?
Он пожимает плечами.
– Вы сказали, что во сне причиняете людям боль. А этой девушке?
Вопрос слишком прямолинеен. Бобби с подозрением глядит на меня:
– Почему вы на меня так смотрите? Вы записываете разговор на магнитофон? Вы крадете мои слова? – Он озирается по сторонам.
– Нет.
– Тогда почему так смотрите?
И тут я понимаю, что он говорит о «маске Паркинсона». Джок предупреждал меня об этом. Мое лицо может становиться полностью неподвижным и непроницаемым, как у статуи с острова Пасхи.
Я отвожу взгляд и пытаюсь начать заново, но мысль Бобби уже пустилась в путь.
– Вы знаете, что год тысяча девятьсот шестьдесят первый можно написать перевернутым, и он будет выглядеть точно так же? – спрашивает он.
– Нет, я не знал.
– Такое снова случится в шесть тысяч девятом году.
– Мне надо узнать о вашем сне, Бобби.
– No comprender?s todav?a lo que comprender?s en el future.
– Что это значит?
– Это по-испански. Ты пока не понимаешь того, что поймешь в конце. – Внезапно он морщит лоб, словно забыв что-то. Затем это выражение сменяется полным недоумением. Он не просто потерял нить рассуждения, он вообще забыл, зачем сюда пришел. Он смотрит на часы.
– Почему вы здесь, Бобби?
– Я не могу избавиться от этих мыслей.
– Каких мыслей?
– В своих снах я причиняю людям боль. Это не преступление. Это только сон.
Мы уже были здесь полчаса назад. Он забыл все, что случилось за это время.
Существует метод ведения допроса, иногда используемый ЦРУ, который называется «Техника „Алисы в Стране чудес“». Он основывается на полном изменении картины мира и разрушении всего знакомого и логичного. Следователь начинает с вопросов, которые кажутся вполне обычными, но на самом деле лишены всякого смысла. Если подозреваемый пытается, отвечать, второй следователь прерывает его, вставляя не относящиеся к делу и столь же бессмысленные замечания.
Они неожиданно меняют тон и стиль речи посреди предложения. Они сердито отпускают приятные комментарии или ласково угрожают. Они смеются в самый неподходящий момент и говорят загадками.
Если подозреваемый пытается отвечать, его игнорируют, а если отказывается, его поощряют – непонятно за что. В то же время следователи изменяют окружающую обстановку: переводят стрелки часов назад и вперед, включают и выключают свет, подают еду с интервалами то в десять часов, то в десять минут.
Представьте себе, что это продолжается изо дня в день. Отрезанный от мира и привычного окружения, подозреваемый пытается уцепиться мыслью за то, что помнит. Он может отсчитывать время или воспроизводить в памяти лицо или местность. Но все эти ниточки, связывающие его со здравым смыслом, постепенно разрываются, пока он в конце концов не утрачивает всякое чувство реальности.
Разговоры с Бобби напоминают этот метод. Произвольные связи, искаженные рифмовки и странные загадки кажутся мне достаточно разумными. Но в то же время меня все глубже втягивают в головоломку и границы между реальностью и фантазией начинают размываться.
Он больше не говорит о своем сне. Когда я спрашиваю его о девушке в красном платье, он пропускает мой вопрос мимо ушей. Молчание не помогает. Он сосредоточен и непроницаем.
Бобби ускользает от меня. Когда я впервые встретил его, то увидел перед собой умного, четко выражающего свои мысли, чуткого молодого человека, озабоченного жизнью. Теперь я вижу почти шизофреника с дикими снами и, предположительно, с историей душевного заболевания.
Я думал, что контролирую его, но вот он нападает на женщину средь бела дня и признается, что ранит людей в своих снах. А как насчет девушки со шрамами?
Дыши глубже. Анализируй факты. Складывая мозаику, нельзя применять силу. Каждый пятнадцатый на определенном этапе жизни наносит себе ранения: это два ученика в каждом классе, четыре человека в переполненном автобусе, двадцать в пригородном поезде и две тысячи на домашнем матче «Арсенала».
За шестнадцать лет я, безусловно, научился не верить в заговоры и не слушать голоса, которые слышат мои пациенты. Какой прок от врача, умирающего от болезни?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111