Я знаю, что если я не отвечу, то Джулиана заполнит молчание.
– Чего ты так боишься? Ты ведь не умрешь.
– Я знаю.
– Конечно, это несправедливо. Ты этого не заслуживаешь. Но взгляни на то, что ты имеешь: прекрасный дом, карьера, жена, которая любит тебя, и дочь, готовая целовать землю, по которой ты ступаешь. Если все это не может перевесить любую проблему, то у нас что-то не так.
– Я не хочу, чтобы что-то менялось. – Мне противно оттого, как жалко и неубедительно это звучит.
– Ничто и не должно измениться.
– Я вижу, как ты наблюдаешь за мной. Ищешь симптомы. Здесь дрожь, там судорога.
– Тебе больно от этого? – внезапно спрашивает она.
– Нет.
– Я этого не знала. – Она соединяет свою и мою кисть и обвивает вокруг своей ладони мои пальцы. – Это тебя смущает?
– Иногда.
– Тебе нужна специальная диета?
– Нет.
– А упражнения?
– По мнению Джока, они могут помочь, но болезнь они не остановят.
– Я не знала, – шепчет она. – Надо было мне сказать. – Она придвигается еще ближе, прижимаясь губами к моему уху. Капельки воды на ее щеке похожи на слезы. Я глажу ее по голове.
Ее руки скользят по моей груди. Молния расстегнута, ласковое прикосновение ее пальцев, вкус ее языка, ее дыхание у меня в легких…
Потом, когда мы лежим в постели, я смотрю, как в груди у нее бьется сердце. В первый раз за шесть лет мы занимались любовью, не сверившись предварительно с календарем.
Звонит телефон.
– Профессор О'Лафлин?
– Да.
– Это из больницы Черинг-кросс. Извините, что разбудил вас. – У врача молодой голос, в нем слышится усталость. – У вас есть пациент по имени Бобби Моран?
– Да.
– Полиция обнаружила его лежащим на дорожке возле Хаммерсмит-бридж. Он спрашивал вас.
16
Джулиана переворачивается и укладывается на мою подушку, подтыкая одеяло под себя.
– Что случилось? – сонно спрашивает она.
– Проблема у пациента. – Я натягиваю свитер на футболку и начинаю разыскивать джинсы.
– Ты ведь не собираешься уходить?
– Ненадолго.
В этот ранний час мне требуется всего пятнадцать минут, чтобы добраться до Фулхема. Глядя сквозь двери больницы, я вижу, как негр-уборщик кружит по полу швабру и ведро в странном вальсе. За столом регистратуры сидит охранник. Он указывает мне путь к входу в травматологическое отделение.
За вращающимися дверями в приемной маются уставшие и раздраженные люди. Дежурная сестра занята. В коридоре появляется молодой врач и начинает спорить с бородатым человеком, прижимающим ко лбу окровавленную тряпку и кутающимся в одеяло.
– И прождете всю ночь, если не присядете, – говорит врач, отворачивается и смотрит на меня.
– Я профессор О'Лафлин.
Секунду он размышляет над моим именем. Потом вспоминает, кто я. С правой стороны шеи у него родимое пятно, и поэтому он ходит с поднятым воротником белого халата.
В течение нескольких минут я иду за этим белым халатом по пустому коридору мимо тележек с бельем и прислоненных к стенам носилок.
– С ним все в порядке?
– В основном порезы и синяки. Возможно, он выпал из машины или упал с велосипеда.
– Его оставят на ночь?
– Нет, но он не хочет уходить, не поговорив с вами. Он все говорит о том, что надо смыть кровь с рук. Вот почему я оставил его в смотровой. Не хочу, чтобы он расстраивал других пациентов.
– У него сотрясение?
– Нет. Но он очень взволнован. Полицейские думают, что существует угроза суицида. – Врач оборачивается и смотрит на меня. – А ваш отец хирург?
– На пенсии.
– Я однажды слушал его лекцию. Он производит большое впечатление.
– Да. Как лектор.
В смотровой маленькое окошечко расположено на высоте человеческого роста. Бобби сидит на стуле, вытянув ноги. На нем грязные джинсы, фланелевая рубашка и армейская шинель, рукава которой он теребит, ухватившись за ниточки. Взгляд воспаленных глаз Бобби устремлен на противоположную стену, словно на стену, где разыгрывается некая драма, которую никому другому не дано увидеть. Когда я вхожу, он не оборачивается.
– Бобби, это я, профессор О'Лафлин. Вы знаете, где вы находитесь?
Он кивает.
– Вы можете рассказать мне, что случилось?
– Я не помню.
– Как вы себя чувствуете?
Он пожимает плечами, все еще не глядя на меня. Стена интереснее. Я чувствую исходящий от него запах пота и сырой одежды. Есть и еще один запах – что-то знакомое, чего я никак не могу определить. Что-то медицинское.
– Что вы делали на Хаммерсмит-бридж?
– Не знаю. – Его голос дрожит. – Я упал.
– Что вы помните?
– Пошел спать с Арки, а потом… Иногда мне невыносимо быть одному. У вас бывает такое чувство? У меня постоянно. Я хожу по пятам за Арки. Я хожу за ней, постоянно говоря о себе. Я говорю ей, о чем думаю…
Наконец-то он перевел взгляд на меня. В его глазах страх. Пустота. Я уже видел это выражение. Один из моих пациентов, пожарный, постоянно слышал крики пятилетней девочки, которая погибла в горящей машине. Он спас ее мать и маленького брата, но из-за пламени не смог вернуться за нею самой.
Бобби спрашивает:
– Вы слышите ветряные мельницы?
– А какой звук они производят?
– Шум, похожий на лязг металла, но, когда ветер дует особенно сильно, их крылья дрожат и воздух начинает кричать от боли. – Его передергивает.
– А зачем нужны ветряные мельницы?
– Они все приводят в движение. Если приложите ухо к земле, то услышите их.
– Что значит «все»?
– Электричество, заводы, поезда. Без ветряных мельниц все это останавливается.
– Эти мельницы – Бог?
– Вы ничего не знаете, – говорит он, желая закончить разговор.
– Вы когда-нибудь их видели?
– Нет. Я же сказал, что слышу их.
– А где, по-вашему, они находятся?
– Посреди океанов, на больших платформах, как нефтяные вышки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111