Мы договариваемся встретиться в кофейне напротив городского суда.
Когда я приехал в Ливерпуль впервые, Мел была дежурным социальным работником. Теперь она глава районного отделения (это называется «специалист по защите прав ребенка»). Не многим удается продержаться на социальной работе так долго. Они либо выгорают, либо взрываются.
Мел была типичным панком с растрепанными волосами, ее гардероб сплошь состоял из поношенных кожаных курток и рваных джинсов. Она всегда бросала вызов чужим мнениям, независимо от того, соглашалась она с ними или нет, потому что любила наблюдать, как люди встают на защиту своих убеждений.
Она родилась в Корнуолле и с детства слушала, как ее отец, местный моряк, разглагольствовал на тему различия между «мужской работой» и «женской работой». Неудивительно, что, повзрослев, она стала рьяной феминисткой и автором докторской диссертации под названием «Когда женщины носят штаны». Должно быть, ее отец переворачивается в гробу.
Муж Мел, Бойд, ланкаширский парень, одевался в брюки цвета хаки и свитера с высоким горлышком и закатанными рукавами. Высокий и худой, он поседел в девятнадцать лет, но носил длинные волосы, завязанные в хвост. Я лишь однажды видел их распущенными, в душе после того, как мы играли в бадминтон.
Коссимо были прекрасными хозяевами. Почти каждые выходные мы собирались на старой террасе Бойда в саду с эоловой арфой и прудом, вокруг которого росла конопля. Мы все слишком много работали, нас слишком мало ценили, и все же мы были идеалистами. Джулиана играла на гитаре, а Мел пела, как Джонни Митчелл. Мы ели вегетарианские блюда, злоупотребляли вином, покуривали травку и исправляли несправедливости мира. Похмелье не проходило до понедельника, а несварение желудка – до среды.
Мел строит мне гримасы в окно. Теперь у нее прямые волосы, схваченные заколками-невидимками. На ней темные брюки и сшитый на заказ бежевый пиджак. К лацкану приколота белая ленточка. Не помню, какую благотворительную организацию она представляет.
– Так выглядят руководители?
– Нет, люди среднего возраста. – Она смеется и садится, вздохнув с облегчением. – Эти туфли меня убивают. – Она скидывает их и трет лодыжки.
– Ходила по магазинам?
– Нет, была в суде по правам ребенка. Приговор о срочном помещении под опеку.
– Удачный исход?
– Бывает и хуже.
Я заказываю кофе, а она смотрит на стол. Я знаю, что она оценивает меня, пытается понять, насколько я изменился. Есть ли у нас еще что-то общее? Почему я так внезапно объявился? Социальная работа вырабатывает в людях подозрительность.
– И что случилось с твоим ухом?
– Собака укусила.
– Нельзя работать с животными.
– Я слышал об этом.
Мел смотрит, как моя левая рука пытается размешать кофе.
– Ты до сих пор с Джулианой?
– Угу. Теперь у нас есть Чарли. Ей восемь. Думаю, Джулиана снова беременна.
– Разве ты не уверен? – смеется она.
Я смеюсь вместе с ней, хотя на деле снедаем мучительным чувством вины.
Затем я спрашиваю ее о Бойде. Я представляю его стареющим хиппи, который все еще носит полотняные рубашки и индийские брюки. Мел отворачивается, но я все же успеваю заметить, как боль омрачает ее лицо.
– Бойд умер.
Она сидит неподвижно и ждет, пока тишина не свыкнется с этой новостью.
– Когда?
– Больше года назад. Огромный грузовик проехал на красный свет и сбил его.
Я выражаю ей соболезнования. Она грустно улыбается и слизывает молочную пену с ложки.
– Говорят, первый год самый трудный. Знаешь, что я тебе скажу: это как пройти сквозь строй полицейских с дубинками и щитами. У меня до сих пор в голове не укладывается, что его нет. Сперва я даже обижалась на него. Думала, что он меня бросил. Звучит глупо, но со злости я продала его коллекцию дисков. Потом потратила вдвое больше, чтобы выкупить ее. – Она горько смеется над собой и помешивает кофе.
– Надо было написать. Мы не знали.
– Бойд потерял ваш адрес. Он был безнадежен. Знаю, я могла бы отыскать вас. – Она виновато улыбается. – Просто никого не хотелось видеть. Это напомнило бы мне о старых добрых временах.
– И где он сейчас?
– Дома в маленьком серебряном горшочке на моем стеллаже. – Она говорит так, словно он мастерит что-то в саду. – Я не могу зарыть его здесь. Слишком холодно. А если пойдет снег? Он ненавидел холод. – Она горестно смотрит на меня. – Знаю, это глупо.
– Не для меня.
– Я думала, что смогу накопить денег и отвезти его в Непал. Там я могла бы развеять прах с горы.
– Он боялся высоты.
– Да. Может, следует пустить его по Мерси?
– А это разрешено?
– Не понимаю, как кто-нибудь сможет меня остановить. – Она грустно смеется. – Итак, зачем ты вернулся в Ливерпуль? Ты ведь не мог дождаться, когда уедешь отсюда.
– Надо было взять вас двоих с собой.
– На юг? Вряд ли. Знаешь ведь, что Бойд думал о Лондоне. Он говорил, там полно людей, которые ищут то, чего не могут найти в других местах и чего на деле вообще не стоит искать.
Я так и слышу, как Бойд это говорит.
– Мне нужно посмотреть дело одного ребенка.
– «Красный обрез»!
– Да.
Я не слышал этого термина много лет. Так социальные работники Ливерпуля называют папки с материалами по правам ребенка, потому что их первая страница имеет темно-красные поля.
– Что за ребенок?
– Бобби Морган.
Мел сразу вспоминает. Я вижу это по ее глазам.
– Я тогда вытащила судью из постели в два часа ночи, чтобы он подписал постановление о временной опеке. Отец покончил с собой. Ты должен помнить.
– Я не помню.
Она хмурит брови.
– Может, этим делом занимался Эрскин. – Руперт Эрскин являлся главным психологом отдела. Я был младшим сотрудником, о чем он напоминал мне при первой возможности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111