Глядя на этот спящий комочек, я размышлял о том, что он подумает через много лет о принятом мною решении. Поблагодарит ли меня за спасение или обвинит в том, что я разрушил его жизнь?
На ум вновь приходит другой ребенок. С ним все понятно. Мы ошиблись относительно Бобби. Мы ошиблись относительно его отца – невинного человека, которого арестовали и часами допрашивали о его сексуальной жизни и длине пениса. Его дом и рабочее место обыскали в поисках детской порнографии, которой не существовало, его имя включили в список насильников, несмотря на то что ему так и не предъявили обвинения, не говоря уже о вынесении приговора.
Это несмываемое пятно отравило бы всю его жизнь. Все его будущие отношения были бы испорчены. Об обвинении должны были информировать его жен и любовниц. Завести ребенка стало бы для него проблематичным. Стать тренером детской футбольной команды – недопустимой дерзостью. Безусловно, этого достаточно, чтобы довести человека до самоубийства.
Сократ – мудрейший из греков – был несправедливо обвинен в совращении юношей и приговорен к смерти. Он мог бы бежать, но принял яд. Сократ верил в то, что наши тела не так важны, как наши души. Возможно, у него была болезнь Паркинсона.
Я несу ответственность за Бобби. Я был частью системы. На мне лежит вина за трусливую уступку. Вместо того чтобы возразить, я промолчал. Я согласился с мнением большинства. Я был молод и только начинал свою профессиональную деятельность, но это не оправдание. Я вел себя как зритель, а не как судья.
Джулиана обозвала меня трусом, когда выгнала из дома. Теперь я понимаю, что она имела в виду. Я сидел на трибуне, не желая вдаваться в проблемы своей семьи и болезни. Я сохранял дистанцию, страшась того, что может случиться. Я позволил своему настроению поглотить меня. Я так переживал, как бы не раскачать лодку, что не заметил айсберга.
6
Три часа назад я составил план. Он был уже не первым. Я пересмотрел их с десяток, внимательно изучая детали, но все мои прожекты имели трагические последствия. Проблем у меня и так достаточно. Я должен обуздать свою изобретательность исходя из собственных физических возможностей – то есть отбрасывать любой проект, требующий от меня спуститься по веревке с крыши здания, обезвредить охранника, вывести из строя систему безопасности или взломать сейф.
Я также сдавал в архив план, не предусматривающий отступления. Из-за этого проваливается большинство кампаний. Игроки обычно не просчитывают ходы так далеко. Конец игры – дело скучное, рутина, лишенная, в отличие от начала, блеска и волнения. Поэтому внимание рассеивается и планы не простираются дальше. Человек надеется на свою способность обставить отход с такой же сноровкой, какой отличалось наступление.
Я знаю это, потому что ко мне в кабинет приходили люди, которые мухлевали, крали и присваивали чужие деньги и существовали на это. У них симпатичные домики, их дети ходят в частные школы, им без труда удается справляться с мелкими трудностями. Они голосуют за тори и считают закон и порядок вопросами первостепенной важности, поскольку по улицам ходить уже небезопасно. Этих людей редко ловят и почти никогда не сажают. Почему? Потому что они планируют отступление.
Я сижу в самом темном уголке парковки в Ливерпуле. На сиденье рядом со мной стоит бумажный пакет с плетеной веревочной ручкой. В нем лежит моя старая одежда, а на мне теперь надеты угольно-серые брюки, шерстяной свитер и пальто. Волосы аккуратно подстрижены, лицо чисто выбрито. Коленями я придерживаю трость. Теперь, когда я хожу, как калека, это может вызвать некоторое сочувствие.
Звонит телефон. Я не узнаю номер на экране. На долю секунды решаю, что меня разыскал Бобби. Мне следовало бы сразу догадаться, что это Руиз.
– Вы удивляете меня, профессор О'Лафлин. – Его голос флегматически-мрачен. – Я принимал вас за человека, который явится в ближайший полицейский участок с бригадой адвокатов и специалистов по связям с общественностью.
– Мне жаль, что я вас разочаровал.
– Я проиграл двадцать фунтов. Не беспокойтесь – мы начали новый тотализатор. Теперь мы ставим на то, застрелят вас или нет.
– И каковы ставки?
– Три к одному, что вы получите пулю.
Сквозь его голос до меня доносится шум транспорта. Он на шоссе.
– Я знаю, где вы.
– Вы догадываетесь.
– Нет. И я знаю, что вы пытаетесь сделать.
– Скажите мне.
– Сначала вы скажите мне, зачем убили Элизу.
– Я ее не убивал. – Руиз затягивается сигаретой. Он снова закурил. Я испытываю странное торжество. – Зачем мне убивать Элизу? С ней я провел ночь тринадцатого ноября. Она была моим алиби.
– Как вам не повезло.
– Она хотела сделать заявление, но я знал, что вы ей не поверите. Вы раскопаете ее прошлое и унизите ее. Я не хотел снова проводить ее через это…
Он смеется тем же смехом, что и Джок, когда думает, что у меня не в порядке с головой.
– Мы нашли лопату, – говорит он. – Она была под кучей листьев.
О чем это он? Думай! К плите на могиле Грейси была прислонена лопата.
– Ребята из лаборатории снова нас порадовали. Они сличили образцы почвы, найденные на лопате, с образцами с могилы Кэтрин. А потом нашли на ней ваши отпечатки пальцев.
Когда это кончится? Я больше ничего не хочу знать. Я перебиваю Руиза, пытаясь не пустить отчаяние в свой голос. Прошу его вернуться к началу и поискать «красный обрез».
– Его зовут Бобби Морган, а не Моран. Перечитайте его карту и мои заметки. Все там. Просто сопоставьте факты…
Он меня не слушает. Это выше его понимания.
– При других обстоятельствах я, может, и восхитился бы вашим энтузиазмом, но у меня уже достаточно улик, – говорит он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111