Вот бросает свои булавы жонглёр - одну, вторую, пятую... ох, кажется, восьмую, это уже рекордный номер! Рядом - девчушка лет пятнадцати в заштопанном трико "крутит колёса": с руки на руку, боком - это простое, с мостика на стойку и снова на мостик - арабское. Крутит так, что в глазах мелькает, и вдруг с размаху садится на "шпагат". Вечером она выбежит на залитый огнями манеж - нарядная, в осыпанном блёстками костюме, - и будет после каждого трюка улыбаться, будто всё это ей вовсе не трудно, будто она так и родилась, гибкой и упругой, как пружинка. Но сейчас по её лицу и шее струится пот, и старое голубое трико стало от него тёмно-синим...
У самого выхода из-за кулис - он называется форганг - репетируют акробаты с першами, длинными полыми металлическими шестами. Мужчина с мускулами, выпуклыми, как дыньки, держит перш на плече, вернее, перш сам стоит на плече, а руки гимнаст развёл в стороны. И смотрит вверх, туда, где на самом конце перша, вдев ногу в бархатную петлю, тренируется его тоненькая белокурая партнёрша - то повисает вниз головой, то, упершись ногами в перш, парит в воздухе, как ласточка, то кувыркается, то притягивает ноги к затылку...
А рядом полная темноволосая дама и её двенадцатилетняя дочь учат чёрненькую тонконогую собачку делать сальто: на собачку надет нагрудник, от него тянутся тонкие ремешки - "лонжи". Мать и дочь крепко держат эти лонжи и с их помощью перекувыркивают собачку в воздухе - лонжи не дают ей упасть.
В общем, идёт репетиция. Она идёт в цирке каждый день, обязательно каждый день, по многу часов. Одни артисты сменяют других и тренируются, репетируют, повторяют уже казалось бы безупречно отшлифованные номера, потому что цирк - это настоящая честная работа. Нужно блистательное, безошибочное, точное умение, а это требует каторжного труда.
В тот самый день, о котором идёт речь, в цирке было людно: одни репетировали, другие ждали своей очереди. Как вдруг на манеж вышел инспектор. Сейчас он был, разумеется, не во фраке, а в светлой рубахе с короткими рукавами. Он стал в форганге и захлопал в ладоши. От неожиданности жонглёр уронил булаву, а девушка на перше, выдернув ногу из петли, быстро соскользнула вниз, на опилки. Артисты подошли к инспектору. Он поднял руку, требуя внимания:
- Товарищи, всем освободить манеж. Будет репетировать Петросян. Как - почему сегодня? Потому что завтра у него уже выступление. Лиля, кончай крутить свои колёса: ты что хочешь, чтобы тебя слопал крокодил? Пожалуйста, кто свободен - оставайтесь на репетицию, Петрос Георгиевич даже просил, чтобы побольше людей было - как на представлении. За животных волнуется, хочет создать им привычную обстановку. Ну, живее! Устанавливать декорации!
Инспектор вытер потный лоб - на улице стояла испепеляющая жара - и ушёл за кулисы. Там он наткнулся на девочку с длинными чёрными косами и строго наморщил лоб:
- Ты что тут делаешь? Чья? Ах, Петросяна дочка? Значит, ты и есть Тина, которая так долго болела, а потом жила у бабушки?
- А вы откуда знаете? - вырвалось у Тины.
- Я в цирке всё знаю, - подмигнул ей инспектор, - я в нём работаю сто тысяч лет. Ты спроси своего папу, кто такой дядя Коля, - он скажет. Он помнит, кто объявлял его первое выступление... Ну, иди в манеж, дочка, - посмотришь отцовскую работу. Да не садись в первом ряду, лучше в пятом-шестом, весь манеж как на ладони.
За кулисами раздался отрывистый голос Петросяна, и Тина поспешила в зрительный зал.
РАССКАЗЫВАЕТ ТИНА
Всю дорогу, пока мы летели до Днепропетровска, я мечтала о новой жизни. Как мы прилетим и нас встретит тёмно-вишнёвый длинный автомобиль - на таком нас встречал в Москве папин друг художник. И мы пойдём в цирк. И папа познакомит меня с акробатами, жонглёрами, велофигуристами и ещё с теми тремя девушками, которых я тоже видела в Москве. Они работают на такой вышине, что дух захватывает, и без всякой страховки: это значит, что внизу нет сетки, а к их поясам не пристёгнуты тросики, перекинутые через блок под самым куполом. Эти три тоненькие белокурые девушки - три сестры - работают так здорово, что им страховка ни к чему. Они объездили весь мир, и их называют "голубые стрекозы", потому что выступают они в голубых, очень красивых костюмах. Ну вот, папа познакомит меня со всеми артистами, и с директором цирка, и с режиссёром-инспектором, и за моей спиной будут потихоньку говорить: "Смотрите, это дочка знаменитого Петросяна"...
А потом... потом начнётся самое главное: я попрошу папу, чтобы он разрешил мне репетировать. Со зверями.
В прошлый раз, когда я была в Киеве, папа вывел ко мне Манука - прямо на крытую террасу. Я даже не испугалась, а как-то закаменела, потому что Манук такой огромный, как будто на тебя идёт дом. Папа сказал: "Погладь его, не бойся", - но я не могла шелохнуться, и тогда папа сказал: "Фу, как стыдно", - взял мою руку и приложил к бегемотьему боку. А Манук дёрнулся, и мне показалось, что по моей ладони прошлись наждаком, такая у него грубая, твёрдая кожа.
- Видела, какая чувствительность? - восхищённо сказал папа и подул на мою красную ладошку. - Он малейшее прикосновение чувствует. Муха сядет - моментально заметит. Я, если сержусь, шлёпаю его, как ребёнка. Знаешь, как обижается! Ужас! Ложись, Манули, ложись, умница. Вот так. А мы сейчас сделаем фото на память. Садись, Тина!
И он взял меня под мышки и посадил на Манука, я даже ничего не успела сказать. Потом мама, когда ей показали фотографию, пила валерьянку...
Вот я и мечтала, как сначала буду ухаживать за зверями, а потом папа выпустит меня на манеж. Всюду будут висеть большие афиши: "Юная дрессировщица! Отважная школьница! Девочке покоряются свирепые звери!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11