.. Мы в Шереметьево...
- Какие же мальчишки?
- Ну какие. Всякие...
- А все же, кто именно?
- Игорь, например, - произнесла Надюшка и опять добавила: - Ну не могла я иначе! Правда, не могла!
- Это тот самый Игорь, который учительницу... дурой обозвал?
- Да... то есть нет, - поправилась Надюшка. - Он же не про нее написал, я говорила тебе. Это потом он сказал...
- Он второгодник?
- Почему второгодник? Просто он старше нас на два года. Он в детстве болел полиомиелитом. И два года пропустил. У него и сейчас еще рука плохо двигается...
- Ну, а ты? Как ты относишься к нему?
- Как? Никак! Мы просто дружим. Он, честное слово, хороший. Только откровенный слишком. Прямо все говорит, как есть. Если хочешь знать, даже когда Сталина стали критиковать в газетах, он прямо учительницу спросил, а она говорит: "Не знаю". А он: "Вы же газеты читаете? Что вы думаете о культе?" А она ему: "Эта тема не для вас!" Вот с тех пор она и придирается к нему. И он ее не очень любит... А вообще-то ты не волнуйся...
- Я и не волнуюсь.
- Нет, я почему говорю... - продолжала Надюшка. - По истории мы нового ничего не проходим. Так, повторение пройденного...
- И что же вы сейчас повторяете из пройденного?
- По истории? Отечественную войну сорок первого - сорок пятого годов.
- И как?
- Что - как? - не поняла Надюшка. - Что - как? - повторила она почти испуганно. Видимо, все случившееся всерьез озадачило и взволновало ее.
- Как она, Лидия Викторовна, объясняет вам то самое пройденное? Хоть интересно, например, тебе?
- Н-нет! - призналась Надюшка. - Как в учебнике... Это мы и сами можем прочитать... Ты только... Папочка! Не говори, пожалуйста, маме! Да?
- Ладно, не скажу, - пообещал я. - А насчет повторения пройденного...
ГОД 1940-й
Это был дом в тихом московском переулке. Очень шумный, беспокойный дом в очень тихом переулке у Кировских ворот. Не знаю, может быть, и верно, что когда-то, давным-давно, до революции, он принадлежал какому-то знаменитому московскому купцу, торговавшему чаем. Это нас не волновало. Мы знали другое: вот уже почти четыре года этот дом был заветной несбыточной мечтой московских мальчишек и девчонок. Несбыточной потому, что он был единственный в Москве, и даже, может быть, во всей стране. И попасть в него было труднее трудного.
А мы попали. И мы ходили сюда, как в свой дом. Мы были горды и счастливы необыкновенно...
- Мальчик, а мальчик! Подожди!
Я остановился. В коридоре ко мне подбежала девчонка, ниже меня ростом, без пионерского галстука. Я еще удивился: "Почему без галстука?" В Дом пионеров все приходили с галстуками, если не считать взрослых и самых старших ребят.
- Это твои стихи в "Пионерке" вчера напечатаны?
- Да, а что?
И в самом деле - что? Вчера стихи в "Пионерке" - верно. И на той пятидневке были стихи. И в прошлом году. И в позапрошлом. Я уже три года печатаюсь. На то и деткор!
- Нет, мне просто сказали. Хорошие стихи. Только - не сердись! - там рифма одна плохая, по-моему: "тогда" и "вождя". Я сразу заметила и вот хотела...
Так все началось. А может, чуть позже, когда мы случайно вышли из Дома пионеров вместе. Она спросила, где я живу, и я соврал на всякий случай, что далеко, хотя жил совсем рядом. Мы больше часа шагали по Москве. Шли в сторону ее дома. И потом я еще раз соврал, когда сказал, что учусь не в шестом, а в восьмом классе. Хорошо, что она не спросила, сколько мне лет. Я бы не мог ей признаться, что мне тринадцать. Правда, только до лета. Летом будет четырнадцать.
В общем, что говорить: возраст трагически подводил меня. Школа ладно! Но и в Доме пионеров, в литературной студии, которая состояла из трех кружков - младшего, среднего и старшего, - мне была уготована честь находиться в младшем...
Все это было весной. И ей исполнилось уже (уже!) шестнадцать лет. А осенью ей будет семнадцать. Она училась в девятом классе. И, может быть, поэтому она еще больше мне нравилась.
В Доме пионеров было интереснее, чем в школе. В школе я учился, и даже, кажется, сносно. В этом году, например, за первые две четверти ни одной посредственной отметки, если не считать алгебры. Но школа - это школа. Я бы охотно променял свой шестой класс на седьмую комнату Дома пионеров.
Настоящие друзья были там. И туда всегда хотелось идти. У нас бывали когда-то Крупская и Чкалов, а потом папанинцы и Маршак, Чуковский, генерал Карбышев и авиаконструктор Микулин, Гайдар, Кассиль и Михалков. А наши руководители Рувим Исаевич, Вера Ивановна и Вера Васильевна - разве их сравнишь с обычными учителями!
С некоторых пор меня еще больше тянуло туда. И не только в седьмую комнату, где была наша литературная студия. Я приходил почти за час до начала занятий. И уходил позже всех: вдруг увижу? Приходил и тогда, когда занятий вовсе не было: а вдруг она там.
Она занималась в изостудии. Дни занятий у нас не всегда совпадали.
- Ты что какой-то? Пошли домой? - спрашивали меня приятели. Впрочем, даже не просто приятели, а друзья по литературной студии - Сема, Леня, Коля, Юра и Лида, в которую я был тайно влюблен.
- Почему ты по ночам не спишь? - недоумевала мать. - Опять всю ночь вертелся.
- Ну признавайся, не влюбился ли? - полушутя, полусерьезно говорил отец.
- Нет, - отвечал я, - и чего вы пристали!
Я сам не узнавал себя. Я грубил родителям и замыкался перед товарищами. А в разговорах с ней переходил вдруг на такой разухабистый тон, что однажды она удивилась:
- Что с тобой? Не надо так, прошу. Мне это не нравится...
- Ты какой-то рассеянный стал. Потерял что-нибудь? - интересовалась на занятиях Вера Ивановна.
- Нет, нет, ничего...
И верно. Я не потерял, а нашел. Но я не мог признаться в этом никому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84