Светлых, просторных! И я иду к ним... Как в детстве... А может быть, это потому, что мне просто жалко детства? Оно прошло. У меня, по крайней мере...
И опять она казалась мне в эти минуты очень умной, очень взрослой, очень далекой... и совсем не такой, как я...
У Кировских ворот мы свернули на заснеженный Чистопрудный бульвар.
Чистые пруды! Я знал здесь каждую дорожку, кустик, скамейку, каждую песочную клумбу, каждую газетную витрину. Здесь я рос, отсюда из Наркомпроса с письмом Крупской пришел в Дом пионеров, где потом узнал Наташу...
Чистые пруды галдели ребячьими голосами, скрипели санками, лыжами и валенками. Казалось, вся ребятня высыпала сюда в этот воскресный день. Но я почему-то вовсе не завидовал ни маленьким карапузам, ни мальчишкам постарше, ни моим ровесникам, которых здесь тоже было много. Уж куда лучше быть взрослым, хотя бы года на три старше, как Наташа. А может быть, я просто глуп рядом с нею? Но Наташа... Удивительная она девочка! Она словно угадывала мои мысли. И даже старалась поддержать меня.
- А как ты, я думаю тоже, - сказала Наташа. - И чтоб совсем взрослой стать, и школу скорей кончить, и быть самостоятельной, но только обязательно счастливой. И чтоб все были счастливыми... И еще рисовать хорошо хочется. Но только не получается у меня ничего. А уж если быть художником, то только настоящим, чтоб весь мир тебе радовался! А так, обычным, средненьким - лучше и не быть...
Я хотел ей поддакнуть, но постеснялся.
- А как ты думаешь? - спросила она сама. - Права я?
- Вообще-то права, - как можно солиднее сказал я. - Только и художники, и музыканты, и писатели разные есть: есть гениальные, а есть талантливые. И всякие. И все знамениты.
- И все же очень хочется быть настоящим, гениальным! - призналась Наташа. Потом сказала вдруг: - А еще - может, это, конечно, смешно - мне очень хочется, чтоб папка скорей вернулся! Я так скучаю без него.
- Он в командировке? - спросил я.
- Нет, он там, на Карельском перешейке, - сказала Наташа. - Вчера как раз письмо прислал. Пишет, что теперь скоро...
А я и не знал, что Наташин отец на войне.
Да, она любила сладкое. Конфеты любила и мороженое. Она умела мечтать - красиво, не так, как я. Я это знал. И еще она любила рисовать, хотя ни разу не показывала мне своих рисунков. Говорила: "Потом, потом. Честное слово, мазня. Ничего интересного!"
Может быть, она больше любила другое - архитектуру, потому что могла безошибочно сказать, кто и когда построил этот старинный дом в Москве, и вот этот, и ту церковь...
А я не знал и малой доли того, что знала она. Но я не знал и другого, более важного: как она относится ко мне.
Я думал об этом, когда видел ее и когда не видел. Я думал об этом утром, днем, вечером и ночью. Ночью все кажется простым и легким. Будет день, и завтра я спрошу ее, и сам скажу.
Но наступал день, и я уже ничего не мог сказать.
За ночные мысли мне попадало. Отцу было некогда, и он, в худшем случае, шутил, а вот мать:
- Опять ночью не спал? И писал что-то? Думаешь, я не видела? Ведь зажигал настольную лампу?
Я не мог отговориться, что вскакивал ночью, чтобы приготовить очередное домашнее задание. И сказать правду - что писал стихи о Наташе тоже не мог.
Зато в Доме пионеров Вера Ивановна, кажется, понимала меня.
- Ничего, дети, он прочтет в следующий раз, - говорила Вера Ивановна. - А пока мы поручим ему подготовить очередной номер нашего журнала...
И я готовил очередной номер журнала "Зеленый шум", выходивший тиражом в два экземпляра.
...Во дворе у меня был приятель. Давний приятель и мой ровесник Боря Скворцов. По Боре вздыхали все девчонки. Он был красивый парень, не чета мне, и считался у нас специалистом по девчоночьим сердцам.
Я решил посоветоваться с Борей, как бы от имени одного своего друга.
- Ну и что? - сказал специалист, выслушав мой рассказ.
- Как - что! - Ведь она ходит с ним, разговаривает. Он провожает ее... В музей они ходили...
- Это все не имеет значения! - авторитетно заявил Боря. - Все девчонки любят, когда за ними ухаживают.
- А то, что она старше его и не стесняется?
Боря серьезно почесал лоб:
- Здесь две причины могут быть. Или ей интересно с ним, если, допустим, он умный, а она не очень. Или... А как у них с ростом?
- Что с ростом?
Признаюсь, насчет роста в таком смысле я никогда не думал. Но вообще-то из-за своего роста я буквально страдал в школе. Не хотелось быть похожим на второгодника.
- Кто выше из них, кто ниже? - пояснил Боря. - Девчонки маленьких не любят.
- Он выше, - бодро сказал я. Уж что-что, а за рост я отвечал головой - небольшой своей головой, сидевшей на длинной шее и на еще более длинном, тощем туловище.
- Понятно! Тогда все понятно. Значит, он ей чем-то нравится.
Я обрадовался и тут же испугался: а вдруг Боря догадается?
- Мне тоже так кажется, - сказал я неискренне, безразличным тоном. Ну, а как он-то, должен ей сказать, что она ему... что он любит ее?
Специалист опять задумался и почесал лоб.
- А он - как? - спросил наконец Боря. - Из смелых парень или так трусишка зайка серенький?
Мне явно не хотелось признаваться в своей робости, но я мужественно произнес:
- Нет, он не из смелых, пожалуй...
- Тогда лучше пусть записку напишет, - посоветовал Боря. - Так, мол, и так, люблю тебя и жить без тебя не могу! Только записку прямо ей надо отдать, в руки. А то всякое бывает... Попадется кому другому... Засмеять могут, и все такое прочее.
Судя по всему, Боря основывался на собственном опыте.
Я так и сделал. Написал. Но через час порвал и написал заново. Потом еще раз. Все получалось не так.
Больше всего я боялся матери, но на этот раз меня застиг отец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84