- Что, опять стихи? О чем?
Мой отец сам когда-то писал стихи (мать говорила, что очень хорошие; наверно, стихи посвящались ей) и радовался, что я продолжаю его традицию.
Хорошо, что я записку писал в тетрадке со стихами.
- Вот, - сказал я и ткнул пальцем в срочно перевернутую страницу.
Отец взял у меня тетрадку (слава богу, записка осталась у меня в руках) и стал читать вслух:
В заунывном шуме сосенном,
В тишине дождливой дня
Приближенье серой осени
Вновь на сердце у меня.
Как забытое, далекое,
Где-то в самом тайнике
Вместе с пушкинскими строками
О печали и тоске.
Дни бегут, недели, месяцы...
Ведь должно же все пройти!
Как Есенин мог повеситься,
В жизни выход не найти?
Ведь не все еще заброшено!
Есть Россия - наша мать.
Даже в грусти есть хорошее,
То, что многим не понять!
- Вот какая штука. По-моему, достаточно меланхолично, - заметил отец. - И что ж, это ты вправду так мрачно настроен?
- Но это же стихи, папа!
- А, ну тогда конечно, - понимающе сказал отец.
Я и в самом деле считал, что стихи это стихи, и писать их надо не так, как говоришь или думаешь.
- А Николаю Степанычу показывал? - спросил отец.
- Показывал.
Николай Степанович - наш сосед по квартире, отец очень любил его.
- А в Доме пионеров?
Я промолчал.
- И хорошо сделал, - заметил отец.
На следующий день я вновь переписал записку. Теперь в ней было самое простое: три слова - и инициал вместо подписи...
В этот вечер я пошел в Дом пионеров, но ее не встретил. Вернулся домой, перечитал записку и добавил: "Очень!" А через минуту дописал ее любимые слова: "Не сердись!"
Через два дня я с огромным трудом передал ей эту записку. По-моему, она очень удивилась. Даже не столько записке, сколько тому, что я сразу удрал.
Но мне уже было все равно.
Одна комната - это одна комната, и часто я слышал то, что мне не положено было слышать.
- А я все-таки спрошу его, - как-то ночью прошептала мать. - Что же это? По вечерам пропадает, ходит с какой-то девочкой... Я же сама видела. И не подумай, что я против: просто хочу, чтобы все было нормально. Ну пусть позовет ее домой, познакомит. Со мной и с тобой, конечно... Хочешь, выберем время, когда ты будешь дома?..
- По-моему, все это чепуха, - сонно пробасил отец. - Приведет, познакомит, и что? Тебе легче станет? Только его смущать и ее, если, впрочем, она существует. По-моему, ты все преувеличиваешь... И вообще, что ты его опекаешь! Мало своих дел! Бегать за ним - это даже стыдно, по-моему... И вообще человеку надо доверять. Подумай о том, что он не просто твой сын, ребенок, а еще и человек. Вот какая штука!
- Но я и с Верой Ивановной говорила, она не отрицает. Правда, сказала, что они вообще все дружат - и мальчики, и девочки...
- И пусть себе дружат. Ты что, не была такой в его возрасте?
- Ну, знаешь, я...
- Знаю, знаю! Ты, видно, просто забыла, как мы с тобой познакомились! - рассмеялся отец. - Сколько тебе было тогда? Четырнадцать? Ну и ему почти четырнадцать. А я, например, в десять лет впервые влюбился. В десять! И всерьез. И притом во взрослую женщину. Вот какая штука!
- Тише, тише! Умоляю! - попросила мать. - Ведь он может услышать.
Утром мать сказала мне:
- Я все вот думаю, почему ты не позовешь домой своих товарищей по Дому пионеров? Ну и девочек, конечно, с которыми дружишь.
- Зачем?
- Зачем? Просто так. Пусть они дома у тебя побудут...
- Хорошо, мама, я как-нибудь позову, - вежливо пообещал я.
Она затащила меня к своей подруге. Я упирался, отнекивался (ведь она даже не ответила на мою записку), но Наташа настояла:
- Мы совсем ненадолго. Я только поздравлю. У нее день рождения.
Денег у меня не было, но была книжка, относительно новая: Георгий Шенгели, "Законы стихосложения".
- Тогда, может, это подарим? - предложил я не без некоторых раздумий. Мне жаль было этой книжки, которую я раздобыл с трудом.
- Подарим! - сразу же согласилась она. - Это даже весело будет. Ведь Леночка тайно стихи пишет. Только тебе не жалко?
- Что ты!
Для нее мне ничего не было жалко. Не для Леночки, конечно.
Мы оказались напротив Кремля, на Софийской набережной, в стареньком одноэтажном домике. В небольшой комнате шумело человек десять ребят девчонок и мальчишек лет пятнадцати-шестнадцати. Я не чувствовал себя среди них лишним, благо о моем возрасте и даже имени никто не спрашивал. Мы играли в "испорченный телефон", а потом "в почту", и все было хорошо, пока...
- А теперь танцевать! Танцевать! - закричала раскрасневшаяся именинница.
Уже через минуту патефон назойливо загнусавил:
Утомленное солнце
Нежно с морем прощалось.
В этот час ты призналась,
Что нет любви...
- Ты танцуешь? - спросила меня именинница.
- Я не танцую, - сказал я одеревеневшим голосом.
Но это было еще полбеды. Наташа, видимо, не слышала моих слов.
- Пойдем! - подбежала она ко мне.
Я так и знал.
Это было ужасно! Теперь мне казалось, что я упустил самое главное в жизни, не научившись танцевать. И как это мне в голову раньше не приходило.
- Нет, - промычал я. - Не хочется что-то...
- Ну, тогда почитай стихи! - сказала она. - И Леночка послушает. Ведь она тоже пишет. Леночка! Леночка! Послушай! - попросила она. - У него очень хорошие стихи.
Я был растерян настолько, что начал читать:
Мы родились среди берез,
Нас вскормили русские матери,
И недаром, друзья, до слез
Полюбили равнин мы скатерти.
Сотни тропок, лесов, дорог
Все, что было когда-то пройдено,
Все, что каждый из нас берег,
Мы назвали с тобою Родиной.
Мы гуляли в родных лесах
И в сады мальчишками лазали,
А постарше в густых ветвях
Увлекали друг друга рассказами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84