И на нас, временных обитателей Гремсдорфа, смотрели с удивлением. С дороги - она шла рядом с деревней - пленные немцы, которые топали и топали стройными колоннами почти без охраны в тыл наших войск. Французы, чехи, поляки, мадьяры, возвращавшиеся по той же дороге в наши тылы после долгих лет "трудового немецкого фронта". Махали нам, радостно приветствовали, но вряд ли понимали, почему это русские солдаты в древней немецкой деревушке очищают улицы от грязи, снега и прошлогодней листвы, выравнивают любые неровности и плюс к этому посыпают их даже песком. Желтым, чистым, бросающимся в глаза!
- Я рад за Соколова, - говорил Саша, опуская свою самодельную метлу. - Уж его-то, конечно, наградят за сбитый самолет. Может, "Красное Знамя" дадут?
Вскоре прибыл заместитель начальника командира артиллерийского корпуса по политчасти. Мы стояли перед полковником, выстроенные во фронт, блистая относительной свежестью солдатской одежды, чистыми подворотничками и надраенными зубным порошком пуговицами, а главное - на отлично посыпанной желтым песком улице.
Полковник вручал награды. За бои на Сандомире, в Оппельне и на Одере.
- Майор Катонин.
- Служу Советскому Союзу!
- Старший лейтенант Федоров.
- Служу Советскому Союзу!
- Старший лейтенант Буньков.
- В госпитале!
- Младший лейтенант Фекличев.
- Погиб смертью храбрых!
- Рядовой Петров.
- В госпитале!
- Рядовой Ахметвалиев.
- Служу Советскому Союзу!
А как же лейтенант Соколов? Фамилии комвзвода не было.
Как часто люди бывают несправедливы друг к другу. Они справедливы в большом - в общих устремлениях и вере в наше дело, в любви и надеждах на своих детей, в работе, ратном подвиге и гражданском долге.
Но есть еще каждый день, каждый час, каждая минута. Из них складывается жизнь человека - такая сложная и трагически короткая жизнь! За нее, эту жизнь, борются медицинские светила, и ее же подрываем порой мы, люди. Подрываем невниманием и незаслуженной обидой. Подрываем неверием и несправедливым словом. Подрываем - думая о человеке. Подрываем - не думая о нем.
На земле билась раненая лошадь. Рядом в грязи повозка - обычная солдатская двуколка с санитарным крестом, точь-в-точь такая, как на картинках "Нивы" времен первой мировой войны. Возницы не было, а лошадь, благоразумно кем-то распряженная, вздрагивала кровоточащим крупом, глядела на нас страдающими глазами и, видимо, чтобы доказать, что хочет жить, пыталась подняться.
- Пристрелить ее надо! - решительно сказал Володя и снял с плеча автомат.
Нас было четверо - лейтенант Соколов, младший лейтенант Заикин, Володя и я. Дивизион перебросили на север от Бреслау. Мы шли выбирать посты.
- Может... - Соколов хотел что-то сказать, но или передумал, или не успел. Мне почему-то показалось, что он не хочет разговаривать с Заикиным.
Володя дал очередь. Лошадь вздрогнула, приподняла голову от земли и застыла с открытыми глазами.
- Что вы делаете! Стойте!
С дороги, по которой тянулась пестрая толпа веселых штатских с флажками и лентами национальных флагов, вчерашних иностранных рабочих, а сегодня - просто свободных людей, к нам тяжело бежал пожилой солдат и кричал, размахивая руками:
- Стойте!
Но было уже поздно.
- Эх, что наделали, а я-то... - пробормотал он, оказавшись рядом с нами, но, видимо, смутился присутствием офицеров и поправился: - Виноват, товарищ лейтенант!
Солдат оказался пожилым старшиной в длинной, плохо обрезанной шинели и потертой ушанке. Он застыл возле лошади и не смотрел на нас. В одной руке у него был автомат, в другой - какие-то тряпки и бинты.
- Твоя кобыла, что ли? - неуверенно спросил Володя. - Что ж ты ее мучаешь?
- Не я ее мучаю, а фриц, что с "мессера" саданул. - Старшина повернулся. - Я перевязать хотел, вот за этим и бегал на дорогу. - И он махнул бинтами. - Жить бы могла! С самой Москвы с ней...
- Хорош медик, батя, что своего бинта не имеешь, - сострил Володя.
- Да, не имею, потому что сам за медикаментами ехал! - ответил старшина. - Да только теперь говорить нечего...
- Вот именно, нечего, - повторил Володя.
И вдруг Соколов взметнулся:
- Слушай, Протопопов, хватит! Дали маху - и молчи! Тебе, право, что немец, что лошадь! А вы, отец, не сердитесь. Думали лучше... Да вот...
Вскоре мы разделились. Володя направился с Соколовым, а я с комбатом Заикиным. Нечего сказать, повезло!
Бои за Бреслау пока не увенчались успехом. Несколько штурмов города, превращенного немцами в настоящую крепость, захлебнулись, и теперь сюда подтягивались новые наши части, ранее ушедшие далеко вперед. После создания опорной артсети на юго-западных окраинах города нам предстояло создать такую же сеть на севере и северо-западе, куда подходила наша артиллерия. Видимо, Бреслау решили взять в кольцо, чтобы покончить с опостылевшей группировкой в тылу фронта.
Теперь город лежал слева от нас - мы узнавали его по клубам черного дыма, по вспышкам снарядов и мин. Над ним висели темные серые тучи, уходившие к самому горизонту.
- Подожди, - сказал мне Заикин, когда мы подошли по узкой скользкой тропке к разбитому скотному двору. - Посмотрим...
Он достал из планшетки карту:
- Где автострада, тут?
Автострада Бреслау - Берлин была в стороне, в нескольких километрах от нас, и я не очень понял, зачем она понадобилась младшему лейтенанту.
- Для ориентировки, - сказал он, будто угадывая мои мысли.
- Так для ориентировки есть вон та колокольня, и вот на карте она. А потом здесь город, кажется. Кант называется. Вот он тоже на карте, объяснил я. - И еще скрещение двух дорог у леска, кладбище и сам лес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84