Другие части обходили город с трех сторон.
Славу она увидела невзначай.
А он:
- Варюша! Я всюду ищу тебя. Ты как?
- Ничего. А ты?
- Как видишь... Я к комбату бегу. Связь у нас испортилась, потери... Говорили: подкрепление...
- Слава, - сказала она, - знаешь что, Слава? - У нее перехватило дыхание. - Сейчас тяжело, ты сам понимаешь. В общем, я хочу сказать тебе, Слава, что если что случится со мной... Если меня ранят или убьют... Ты не думай, я видела это. Я все видела, когда мы раненых выносили... В общем, знай, что я все равно... В общем, люблю тебя, Слава... Хорошо?..
- Знаю! Вот возьмем Юхнов, я тебя на Ворю прокачу. Нам отдых как раз обещали после взятия Юхнова.
На рассвете немцы подтянули резервы.
По цепи наступавших разнеслось:
- Танки! Внимание! Танки!
В этот момент она тоже увидела танки. Один. Второй. Третий. Четвертый. Пятый. Шестой. Шесть черных громадин ползли по белому снегу на их позиции. Славу с его взводом она потеряла - видимо, они залегли.
За танками маячили фигурки. Десятки, нет, пожалуй, сотни фигурок немцев, идущих в атаку.
- Две роты, - определил старший политрук, так и оставшийся с ними после оперативного совещания в штабе батальона. - Не меньше двух рот. Но... Сейчас бог войны сработает!..
И действительно, ударили артиллеристы. И по танкам, и по пехоте. Два танка сразу вспыхнули. Другие замедлили ход. Рассыпалась пехота.
- В атаку, за мной! - Комиссар полка первым выкрикнул это и поднялся во весь рост.
- В атаку! - разнеслось по огромному полю.
- В атаку! - повторяли командиры рот и взводов, командир батальона и политрук.
Она на минуту замешкалась и, кажется, услышала его, Славин, голос:
- В атаку!
12
А еще было так...
Волга. И в самом деле огромная, великая, захватывающая дух. И город, бесконечно протянувшийся вдоль берегов реки и уходящий вглубь, такой же большой, как сама река.
Они приехали туда с мамой, когда... Там она пошла в школу, но приехали они за год до этого. Значит, ей было лет семь. И отец уже больше года работал на строительстве Сталинградского тракторного, и им, конечно, было плохо в Москве без него и даже трудно, как говорила мама. Отец звал их в каждом письме, но мама почему-то долго не решалась.
Наконец решилась. И вот они там. Живут в бараке, где много таких же девчонок и мальчишек, как она. В соседних бараках - тоже. А были еще и землянки. Тогда их и называли "Шанхай". Странное это было соседство слов: "Сталинград и "Шанхай".
Отец почти не бывал дома. Только по ночам, да и то редко. Когда приходил, говорил непонятное: "Соревнование", "Досрочный пуск", "Первая пятилетка", "Общественный буксир", "Индустриализация", "Смычка города с деревней", "Период реконструкции", "Техника решает все!" И еще без конца добавлял маме: "Не дуйся, славная моя! Но право же, в июне нам надо дать первый трактор. Понимаешь?"
А ей, Варе, Вареньке, Варьке, как ее звали все, нужен был не столько этот первый трактор, сколько лыжи. У всех ребят из бараков и землянок были лыжи, пусть толстые, корявые, не очень ровные, но ведь лыжи! Других не было и не могло быть: лыжи все делали сами и палки сами. Такие же продавали на базаре, не лучше. В магазинах лыж вообще не продавали, да и не было таких магазинов. И потом - трактор в июне, а сейчас зима и все ребята катаются на лыжах.
- Ладно, возьму вот отгул, - пообещал отец. - Смастерю тебе лыжи! Не хуже, чем у других.
И смастерил, и она была счастлива. В первый же выход хвасталась перед всеми ребятами, и они признавали:
- Мировые! Небось магазинные! Так не сделаешь!..
Отец тащил ее на спине, а она ревела не из-за боли в ноге, а потому, что сломала правую лыжину. И все ребята из бараков и землянок смотрели на нее с сочувствием, и от этого ей было еще горше.
Она сломала лыжину и сломала, как потом выяснилось, ногу. Три месяца лежала и ходила в гипсе. И даже когда на заводе - она помнила этот день: семнадцатое июня тридцатого года - выпускали первый трактор и был митинг, она еще прихрамывала. А потом в тридцать четвертом году был еще митинг: уже стотысячный трактор выпускали. После митинга они как раз уехали.
Почему она вспомнила это? Может быть, потому, что увидела землянки и бараки на окраине города. Много-много бараков и еще больше землянок. "Шанхай", - вспомнила она. Тогда о трущобах говорили: "Шанхай".
А может, и потому, что она выносила раненых - волокла на плащ-палатке, затем на каких-то примитивных санках, которые нашлись в овраге возле помойки, а то и на себе. Не всюду с этими санками подберешься, когда вокруг стреляют, и свистят пули, и рвутся снаряды. Но ты прижмись к снегу и ползи, замри, когда очередной удар снаряда и посвист пуль, и опять ползи. Раненые ждут, а санитаров не хватает. Троих убило, еще двоих тяжело ранило, и потому, наверно, командир батальона цыкнул на нее:
- Бросай это дело! Раненых таскай! Женщина, в конце концов, твое дело! А мы и так справимся...
До этого она сидела на проводе, потом шла со всеми вместе в цепи наступающих и стреляла из автомата, доставшегося ей здесь, на войне, немецкого автомата. Он был совсем несложный, и освоить его оказалось проще простого. Винтовка, из которой она стреляла прежде, в дни занятий на курсах, была куда сложней. Там один выстрел, и рядом преподаватель, и страх, что ты не попала в бумажную цель. Здесь рядом десятки людей, но им не до тебя, поскольку впереди - противник. И перед тобой впереди противник, и тут уж поступай как знаешь и можешь. И если не ты его, так он тебя.
И вот - командир батальона. Ей было обидно поначалу: она стреляла не хуже других и вообще вела себя в бою не хуже других, а тут - на тебе, раненые! Но стоило ей вытащить первого и увидеть рядом второго, которого она не могла захватить сразу, его глаза, перекошенное болью лицо, она поняла все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60