Стук, тук, тук... - долетает издалека, и Никита невольно напрягается, улавливая этот приближающийся стук буферов, за которым всегда следует рывок вагона. Но рывка нет, да и стук какой-то странный, не железо по железу, а будто по дереву.
Никита открыл глаза и очутился в незнакомой просторной комнате. Через распахнутое окно вливались потоки прохладного воздуха, на белой стене, просочившись сквозь листву, плясали солнечные пятна. Через окно был слышен стук чьих-то каблуков по деревянным мосткам: стук, тук, тук.
Никита рывком сбросил жесткое солдатское одеяло. Прошлепав босыми ногами по чисто вымытому полу, он подбежал к столу, откинул газету и увидел черный хлеб, коричневый сахарный песок на блюдечке и записку: "Чай возьмешь у хозяйки на кухне. Приходи ко мне к 12 часам обедать".
За три года Никита отвык от многого: мыться по утрам, питаться три и даже два раза в день. Здороваться, спать на подушке, носить носки и ботинки. Три года он заботился о себе сам. И теперь ему показалось, что это все сон: и солнце сквозь листву, и солдатское одеяло, и хлеб под газетой. Ему вдруг представилось на мгновение, что вчера - это тоже было не взаправду. Когда он сидел на жесткой полке в пропахшем дегтем и махоркой переполненном вагоне, стиснутый с двух сторон твердыми буграстыми узлами, и держал на коленях мешочек, приготовленный ему воспитательницей приюта Ирмой Васильевной, по прозвищу Вобла.
В вагоне было тесно и душно. За окном проплывала зеленая майская Россия со свежими лугами, солнечными березовыми рощами, пыльными дорогами и бородатыми мужиками в тряских телегах. На станции Исакогорка в вагон ввалилась орава теток с мешками. Они подняли крик и гам, отвоевывая себе место. За ними, осторожно перешагивая через вещи, густо наваленные на пол вагона, пробирался широкоплечий человек в кавалерийской шинели. Длинные ее полы цеплялись за сундуки. Он поднимал полы повыше и, переступая через узлы и мешки, все смотрел по сторонам, разыскивая кого-то.
Взгляд военного скользнул по Никите не останавливаясь. Что-то такое знакомое было в этом человеке, что Никита испугался.
- Папа, это ты? - спросил Никита тихо.
Человек в шинели перестал двигаться и замер, уставившись на Никиту.
- Это я, сынок. Я! - сказал он хриплым голосом и шагнул к нему в тесный проход между полками...
И сейчас, осматривая солнечную незнакомую комнату, Никита еще раз испугался: вдруг это все кончится и нужно будет удирать по шпалам от облавы, в кровь разбивая ноги о куски паровозного шлака?
Посмотрев на кровать отца, заправленную с армейской строгостью, Никита пощупал рукой жесткий ворс одеяла и решил, что нет, не сон. Он застелил свою и, быстро расправившись с завтраком, выбежал из дома.
Улица с обеих сторон упиралась в небо. Как будто там край света. И это тоже напоминало сон. По бокам улицы - дома с высоко расположенными окнами. Перед ними деревянные мостки. Между домами и мостками мох и болотная трава. Дома соединялись глухими заборами, ворота и калитки были плотно закрыты. Никита потопал по мосткам поглядеть, что же там, на краю земли.
Одна из калиток приоткрылась, выглянула голова с оттопыренными ушами в гимназической фуражке с продавленным козырьком. Голова проводила Никиту прищуренным взглядом и пропела вслед тоненьким голосом:
- Босичком и без шапочки, хи, хи. Ножки не промочи...
Никита оглянулся. Он заложил кольцом два пальца в рот, пронзительно, по-босяцки, свистнул и топнул ногой. Голова дернулась назад так резко, что гимназическая фуражка свалилась на землю и откатилась на полметра. Калитка захлопнулась. Через секунду она чуть приоткрылась, высунулась рука, торопливо нашарила фуражку, схватила ее и исчезла. Калитка снова захлопнулась.
Доски были нагреты солнцем. Никита добежал по ним до конца улицы и увидел реку. Она открылась перед ним во всю свою ширь. Ее поверхность казалась выпуклой, за ней едва заметной узкой полосой проглядывал противоположный берег. На середине реки стоял пароход. Он казался игрушечным. Поближе к берегу ходко проплывали карбасы с однобокими парусами. Над ними носились чайки, камнем падали в воду, стремительно взмывали вверх и пронзительно кричали. Река пахла морем и дальними странами.
От пологого берега в воду выдавался длинный причал на сваях, забитых в речное дно. У причала покачивались карбасы с прикрученными к мачтам парусами. С карбасов переносили на берег деревянные бадейки с молоком, берестяные туеса с творогом и маслом, корзины с крупными зелеными яйцами, которые Никита видел первый раз в жизни. Он не знал, какие птицы несут такие странные яйца. На берегу, у самой воды, прямо из бочек торговали соленой рыбой. Бочки были такие большие, что в каждую из них могли бы без труда поместиться трое мальчишек. "Базар", - догадался Никита. Это было уже нечто знакомое. Базар, по мнению Никиты, был самым интересным местом тех городов, где ему пришлось побывать. На нем среди торговой суеты и веселой неразберихи снуют лихие пацаны, знакомая братва, искатели пищи и приключений.
Он прислонился спиной к дощатому забору у причала, рассматривая невиданную морскую рыбу.
- А вот трещецка солена! Трещецки не поешь - сыт не будешь! пронзительно кричала кряжистая старуха, тряся над бочкой распластанной рыбиной, с которой сыпалась крупная серая соль.
Мужик в солдатской шинели и зимней шапке притопывал возле мешка с табаком, бормоча скороговоркой:
- Самосад, кому самосад, хошь на деньги, хошь на соль...
Табак был похож на опилки.
Скрипели бортами карбасы, плескалась вода о сваи, пронзительно кричали чайки, шевелилась, двигалась толпа, покрикивая и поругиваясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55