Тот, кто видит вещи в розовом свете...
В общем, давно известно: у психиатров, которые слишком (подчеркнем тоже) много общаются со специфическими, так сказать, больными, у самих может "поехать крыша".
- А женщины, Виталий Борисович? Вот что важно! Как женщины?.. совсем уж снастырничал Саморуков, поднимая глаза от шахматной доски. Как вы относитесь к женщинам? - Черные его глаза так глядели, будто гипнотизировал, правда, опять-таки иронично.
Как?.. Ну что ж объяснять вот такому психиатру...
Было это, помнится, на даче, в жару, у реки, и они все, пятилетние, смотрели из будочки: в доме по комнате за открытым окном ходят удивительные голые женщины.
Вот так впервые взволновались в будочке их крохотные прежде уды, напряглись в отчаянье, поднялись и застыли. И так стояли они шеренгой в будочке, гололобые, голопузые, нацелясь в необыкновенных длинноволосых красавиц.
Ясно?! При этом не верьте вы поклепам на взрослых низкорослых людей. Ибо они еще могут вам дать сто очков вперед!
- Это по личному, Дмитрий Егорыч, разнообразному опыту.
Уже наступил вечер, ушел наконец Саморуков, не доиграв второй партии. Он осторожно вышел в коридор.
Горела лампочка на дежурном столике, стояли в деревянной подставке пробирки, лежала большая раскрытая тетрадь, но дежурной сестры не было. Справа, из ближнего холла, был слышен телевизор, его, наверно, рядами, кругами обсели на стульях калеки.
Палаты - все двери настежь, - мимо которых он проходил, были (может, из-за телевизора?..) полупустые. Лишь изредка, укутанные с головой, на хирургических кроватях темнели фигуры.
Навстречу, опираясь на две палки, медленно передвигался, с трудом переставляя ноги, человек в пижаме. Этот парень-"афганец" после давней операции тренировался каждый вечер, и теперь, проходя мимо "афганца", он почувствовал, как скользнули, ножом резанули по лицу ненавидящие глаза.
Он толкнул дверь на лестничную площадку черного хода. Там не было никого.
* * *
Он снял больничную пижаму, под ней была шерстяная кофта и нормальная ковбойка, быстро стащил пижамные штаны, еще в палате надел под них брюки, запихнул все больничное в целлофановый пакет и пошел вниз по лестнице.
На улице было хорошо, так хорошо! - прохладно после чертова запаха больничных коридоров. Пахли листья, вечер был светлый, но уже уходили рядами слабо горящие фонари.
Странный был разговор с Антошкой, которому, как обычно, звонил днем в контору. Антошка просил, чтобы сам заглянул к нему в офис, где задержится допоздна, прийти в больницу не сможет. "Что-нибудь с "Надеждой", да? Или о Ваве?.." Но Антошка погмыкивал неопределенно.
Идти быстрей не хотелось, ничего плохого не хотелось. Шел бы, как все, неизвестно куда, среди всех этих нормальных людей.
Машины мчались, мчались по проспекту, он теперь уж стоял, чтоб перейти, ждал зеленый свет. Подходило все больше народу, еще больше, а машины мчались без конца.
Рядом, слева, только теперь заметил, стояла высокая, худая старуха, щурилась от бензиновой вони. Она была чем-то похожа на тещу Марью Савельевну, разве что эта в перевязанных ниткой очках. Манюня была ведь довольно покладистой и такой неразговорчивой женщиной, если б Вава была в нее.
- Вам помочь перейти? - спросил он. - Зеленый свет. - Он подставил локоть, понял, что она еле видит. - Держите под руку! - и почувствовал, как сжались судорожно ее пальцы, она уцепилась за него.
Он думал идти осторожно и не быстро, но теперь казалось, что это не он, а сама старуха тащит его через широченный проспект. Может, оттого, что высокая, костлявые и жесткие у нее руки, а он такой маленький, совсем он маленький возле нее.
Но вот, слава Богу, красный свет, середина проспекта, они застряли рядом со всеми остановившимися людьми.
И влево рванулись машины, и, ополоумев, рванулась старуха (или это кто?), потащила, дергая его изо всех сил вперед. Еще секунда - бешеное колесо проехало бы по его ногам.
Он отскочил, вырывая отчаянно из ее пальцев свой локоть, старуха шатнулась от толчка и упала.
Дико завизжали тормоза.
- Задавил!.. Господи, задавил! Задавил!
Толпа надвигалась, она сжимала справа, слева, со всех сторон, и пробирались сквозь нее вперед любопытные, а он спиной вываливался назад, стараясь, чтоб незаметно, но все быстрее, быстрее.
- С ней кто-то был? Был с ней кто-нибудь, а?..
Зеленый свет. Он шел быстро назад через проспект, опять на ту сторону, тротуар все ближе, сдерживаясь, чтобы не побежать.
Завыла за спиной сирена "скорой". Он оглянулся и сразу завернул за угол дома.
Он шел по какому-то переулку вниз. Сворачивал, снова сворачивал. Наконец начал подниматься куда-то вбок, вверх. Стало отчего-то опять много людей. Навстречу шли, кто-то перегнал. Мальчишка вдруг выскочил из ворот, наскочил на него.
Тихого места не было, хотя совсем стемнело. Ноги больше не шли. Сесть. Надо сесть.
За что?! Колесо прошло в сантиметре, даже меньше от его сандалет. Проклятая. Костлявая...
Маленький сквер. Скамейки. Но всюду сидят.
Он пошел наискось. Вот свободная, почти в кустах. Положил рядом пакет с больничным барахлом. Синяк, наверное, на левой руке над сгибом, куда вцепилась (какая сила была невозможная!).
Надо уходить. Не к Антошке, к себе. Скорее...
Он все гладил правой ладонью то место на левой руке.
Когда добрался до больничных ворот, они были замкнуты на ночь на цепь. Он двинулся вдоль решетчатой ограды к боковым воротам. Он шел, шел вдоль решетки. Боковые ворота, он дергал их, были заперты.
Теперь он шел медленно, очень медленно и смотрел вниз: может, подкопано где-то, кто-нибудь пролезал ведь под оградой... Фонари светили бледно, очень редкие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19